Совершенно не обязательные смерти

Произнеся эти слова, я понимаю, насколько лживо и неубедительно они прозвучали. Не в том смысле, что мы способны воскресить лису. Но мы действительно можем что-то сделать. Причем что-то вполне конкретное. Чтобы обозначить совершенное убийство.

Губы Кэтлин движутся, руки тоже пребывают в беспокойстве. Она вдруг вскидывает голову.

– Ты должна пойти к Маму, – уверенно произносит Кэтлин.

У меня вырывается вздох облегчения. Почему-то я чувствую себя слишком маленькой, чтобы справиться самостоятельно. Смерть лисы выбила меня из колеи.

Вот почему сейчас мы стоим перед жилищем Маму и, взявшись за дверной молоток в форме месяца, зацепившегося за лист, стучим по гладкому темному дереву. Я сглатываю. Мне кажется, что за дверью царит тишина, но Кэтлин, подавшись вперед, кивает:

– Там кто-то есть.

Я стучу еще раз, и дверь со скрипом открывается. На Маму мужская фланелевая пижама. Волосы заплетены в длинную косу. Маму выглядит недовольной и непривычно нормальной. Мне даже в голову не пришло, что она может спать в это время. Не похожа она на людей, которые спят. Разве что вполглаза.

– Что опять?! – рявкает она, как будто мы постоянно выдергиваем ее из постели.

– Кое-что случилось, – говорю я, сама понимая, что понятнее не стало.

Мы заходим внутрь. Кэтлин беззастенчиво таращится по сторонам, разглядывает стеклянные банки, полные странных штуковин, и растения. Маму ее любопытство ничуть не радует. Она смотрит на Кэтлин, как на незваную мышь. Источник неприятностей.

– Кое-что? – невозмутимо повторяет Маму. – Потрудись объяснить.

– Мы нашли в лесу выпотрошенную лисицу. Там небезопасно.

Маму презрительно фыркает, но все же натягивает сапоги и длинный коричневый плащ. Потом берет с кухонного стола ключи от машины.

– Кэтлин, иди домой, – велит она.

Мы с Кэтлин переглядываемся, и никто не двигается с места.

Маму одаривает сестру взглядом, в котором ясно читается: «Поверить не могу, что приходится объяснять такие простые вещи», и говорит:

– Дождись Брайана и свою мать. Они будут волноваться, если вас не окажется дома, когда они вернутся.

Кэтлин послушно кивает.

Маму кивает в ответ, затем поворачивается ко мне:

– Возьми несколько банок. Сама поймешь, какие брать. – Она протягивает мне черную сумку-шоппер с вышитой на боку клубникой. Сложно представить вещь, которая сильнее контрастировала бы с образом Маму.

Пробежав взглядом по полкам, я действительно понимаю, что нужно взять. Закрываю глаза и позволяю пальцам самим отыскать необходимое. Дыхание замедляется, все встает на свои места. На меня снисходит спокойствие.

Маму тем временем решительно достает из-под вешалки коричневый медицинский саквояж, а следом – большую лопату. Кому придет в голову хранить дома лопату, как обычные люди хранят зонтики?

Маму кладет лопату на плечо, и мы устремляемся к машине. Дверь она не запирает.

По дороге Маму, мрачно сжимая руль, забрасывает меня вопросами о том, что мы делали в лесу, и о том, что мы видели. Температура. Расположение органов. Степень разложения. Половая принадлежность.

– Кажется, это был самец, – предполагаю я. – Но я не уверена. Тело было разворочено, и куски… ну…

– Что «ну»?! – требовательно рычит Маму.

– Как будто их отрезали или откусили. А еще там были булавки.

– Хм… – выдыхает Маму и бросает на меня сердитый взгляд. В этом она мастер. В этом, а еще в искусстве недовольно коситься.

– В той лисе было что-то… – Сама не знаю, зачем я это говорю, но остановиться уже не могу. – Что-то… Там было тепло. Слишком тепло.

Я слышу, как мой голос дрожит от страха. Это раздражает. Я хочу быть спокойной. Я должна быть спокойной. Это всего лишь мертвое животное. Я видела их на автобусной остановке и на обочинах. Неотъемлемая часть деревенской жизни. Бояться нечего.

Маму поворачивает голову и смотрит на меня, как сова – на мелкую пичужку.

– С кровью много чего можно сделать, – говорит она. – И порой после этого остаются следы.

– Вы хотите сказать, что лису… – я старательно подыскиваю правильное слово, – принесли в жертву? И это сделал человек?

– Мы больше не будем обсуждать это, пока не закончим! – решительно отрезает Маму. – Никогда не знаешь, кто может тебя подслушать.

У меня вырывается смешок. Она, наверное, прикалывается. Я не совсем понимаю, что кроется в изгибе ее бровей – шутка или угроза. Маму глушит мотор на залитой лунным светом полянке и достает из багажника фонарь и лопату.

– Дальше пешком, – говорит она, держа фонарь над головой, как ночной сторож в стародавние времена.

Мы идем целую вечность. В темноте трудно определить расстояние. Все вокруг кажется диким и незнакомым. Под ногами пружинят опавшие листья. Наконец мы останавливаемся, и Маму протягивает мне лопату:

– Копай.

– Глубоко?

– Обычно роют на шесть футов, но я предпочитаю добрые десять.

Я вскидываю бровь, но не спорю и приступаю к работе.

Маму роется в матерчатой сумке, периодически хмыкая – не то чтобы недовольно, но близко к этому.

– Ты забыла костенец сколопендровый.

– Откуда мне было знать, что нужно взять? – спрашиваю я.

Маму не отвечает.