Совершенно секретно: Альянс Москва — Берлин, 1920-1933 гг.

Письмом от 3 апреля 1926 г. статс-секретарь МИД Германии Шуберт информировал германского посла в Москве Брокдорфа-Ранцау о прошедших в Берлине переговорах. Он отметил, что поначалу ожидалось лишь обсуждение с Уншлихтом текущих вопросов и сотрудничества военных на 1926 г., однако советская сторона предложила расширенную программу, на которую у райхсвера не было денег. Препровождая запись переговоров канцлера Лютера с Уншлихтом, Шуберт писал, что, по мнению Штреземана, «осуществление (советского. — С. Г.) проекта несовместимо с общей линией» германской политики. Немцы полагали, что в тот момент, «между Локарно и Женевой» — имелась в виду чрезвычайная сессия Лиги Наций в Женеве 8 — 17 марта 1926 г., на которой решался вопрос о вступлении Германии в Лигу, — когда, по большому счету, решался вопрос о переориентации Германии на Запад и включении ее на равных в мировую политику, расширение военного сотрудничества с Советским Союзом, «если бы об этом стало известно, лишило бы Германию всякого политического кредита в мире».

7 апреля 1926 г., изучив послание Шуберта, Брокдорф-Ранцау встретился с Чичериным. Нарком в тот же день составил о ней отчет, направив его членам Политбюро ЦК ВКП(б), членам коллегии НКИД, Уншлихту, а также Крестинскому. По словам Ранцау, поскольку «прежние контрагенты» не имели нужных денег, то руководящая роль перешла к канцлеру и другим министрам («Самое важное и характерное то, что дело переходит в гораздо большей степени, чем раньше, в руки правительства в лице канцлера и министров иностранных дел и военного»); беседа же с Уншлихтом явилась для канцлера, «принципиально решившего идти по этому пути», исходной точкой дальнейшей работы. Относительно «Юнкерса» Чичерин в своем отчете со слов посла записал, что в этом вопросе «серьезнейшим образом заинтересовано само германское правительство и оно окажет здесь финансовую поддержку»[245].

13 апреля 1926 г. Крестинский писал наркому (копии Литвинову, Сталину и Уншлихту) по поводу сообщений Ранцау, что МИД Германии (и Брокдорф-Ранцау) действительно пытались «забрать дело в свои руки» и дать ему «официальный бюрократический ход». Полпред был против передачи инициативы по этому делу в «ведомство, наименее сочувствующее нашим планам», предложив вести все «деловые переговоры» через Уншлихта и представителя райхсвера в Москве Лит-Томзена, самого же посла использовать лишь «по мере возможности».

Брокдорф-Ранцау постоянно настаивал на подчинении находившегося в Москве представителя райхсвера непосредственно ему, как послу и полномочному представителю политического руководства Германии. В январе 1926 г. он информировал Штреземана и Лютера о том, что военное сотрудничество «по мнению всех ответственных правительственных учреждений в Москве представляет собой важнейшее связующее звено между Германией и Советским Союзом», но из-за «самодеятельности» военных как в Москве, так и в Берлине, не принесло значительных политических дивидендов. Поэтому он требовал строжайше запретить представителям райхсвера заниматься какой-либо политической деятельностью и координировать все действия военных с политическим руководством Германии. Он привел ряд грубых просчетов со стороны военных. Смерть в Риге директора фирмы «Штольценберг» фон Хагена, когда осматривавший тело врач обнаружил портфель с секретными военными проектами. Врач передал их германской миссии в Риге. Спустя некоторое время сотрудник советского полпредства А. Я. Семашко интересовался этими документами; позже этот Семашко бежал в Испанию, откуда пытался шантажировать советское правительство угрозами разоблачения тайного военного сотрудничества. Затем он привел в качестве примера «дело Петрова», а также тот факт, что из-за неосторожности военных «Антанта через Польшу была точно информирована о деятельности военного министерства в России». Причем об этом послу говорил президент Эберт[246].

Относительно беседы с канцлером 30 марта 1926 г., на которой присутствовали и военные, Крестинский писал, что ее цели — непосредственно довести до сведения главы правительства «о наших планах и о возможностях совместной работы», сориентироваться самим относительно того, насколько оно разделяет настроения райхсвера, и «помочь немецкому военному ведомству получить от своего правительства недостающие ему необходимые средства», — достигнуты. Так что теперь германское военное министерство могло уже само требовать средства от правительства, ссылаясь на заявления, сделанные Лютеру и Штреземану авторитетным представителем РВС СССР.

* * *

В марте — апреле 1926 г. обсуждение проекта советско-германского политического договора вступило в решающую стадию. Советская сторона добилась внесения устраивавших ее поправок в ст. 2[247] и 3[248], после чего текст договора был практически согласован. 24 апреля 1926 г. в Берлине состоялось подписание договора. Он состоял из 4 статей.