Умывшись, он обрел совершенно другое лицо. Таким его никто никогда не видел. Детские, постыдные рыдания сменились зловещей мрачностью, означавшей лишь одно – отчаяние. Такое отчаяние, когда человек становится внешне смирным и спокойным, но внутренне готов к тому, чтобы убить всех вокруг и себя.
Со смертным спокойствием он взнуздал коня, ловко оседлал его и ускакал в ночную тьму. Он несся по ночным улицам, словно призрак, с ходу перемахивая через канавы и небольшие ограды городских цветников. Его светло-пегий жеребец, разгоряченный хозяином, то и дело переходил с рыси на галоп, и прижимая уши, дико ржал.
Возле большого роскошного дома своего друга Элохима он властным движением осадил коня и ловко спрыгнул. С остервенением забарабанил в роскошные ворота.
– Кто там? – сонным голосом спросил привратник.
– Передай хозяину, что его хочет видеть начальник городского зернохранилища Иоаким, по очень важному делу!
– Слушаюсь, мой господин, – прозвучал из-за ворот голос привратника и калитка со скрежетом отворилась. – Проходите, я сейчас позову хозяина!
– Быстрее! – шикнул на семенящего слугу Иоаким.
Через несколько минут из роскошного дома вышел заспанный человек, одетый в шелковый халат.
– Здравствуй, Иоаким. Что произошло, друг мой.
– Элохим, мне нужна твоя помощь. У меня беда…
Элохим захлопал глазами:
– Конечно, проходи… Рассказывай.
– Мою жену хотят побить камнями. Она вообще не виновата… Она в темнице… – сбивчиво начал свое объяснение полуночный гость. Тусклый свет лампадки освещал его лицо, искажая тени.
Элохим прислонился спиной к стене. Его лицо приобрело озабоченное выражение, он нахмурил брови, начал пощипывать кончик бороды.
– Как это произошло?
– Я был на работе. Пришли ко мне судьи…а что дальше произошло…Они схватили ее в саду, купающуюся, и так, в чем мать родила, выбросили на улицу. Будто бы она прелюбодеяла…
– А если она и правда прелюбодеяла… Если у нее действительно…было…
– Нет, я не верю этому. Нет.
– А все же.
– Даже если и так, я ее все равно люблю. Чтобы там ни было…
– А что за судьи?
– Верховный судья Ездра и его помощник Барух.
Элохим расширил глаза, словно кот, увидавший свору собак и готовый забраться на дерево, и открыл рот от удивления. Потом он даже присвистнул:
– Ездра и Барух? Ты понимаешь, что против них никто не пойдет. Я хотя и законник, вхож во дворец, но против них – я блоха. Никто из законников не скажет и слова против них. Если бы ты пришел ко мне и принес сосуд с цикутой, и сказал: «Элохим, выпей. Может, это поможет моей жене», то и такое предложение было бы менее жестоким с твоей стороны. Против верховной судьи никто тебе не поможет!
– Элохим, у всех нас один Верховный Судья – Господь Бог. Все же земные судьи суть прах…
– Вот и обратись к Богу, Иоаким. Нет таких людей во всем народе Израилевом, что выступил бы против Ездры. Это аналогично тому, что подписать себе смертный приговор. Один к одному. Завтра они вынесут приговор, и все закончится. Друг, никто тебе не поможет!
Лицо Иоакима наполнилось страданием. Он закашлялся, и отвернулся. Потом заскрежетал зубами:
– Я убью их. Завтра, на казни, подберусь сзади и воткну нож Ездре прямо в глаз по самую рукоять. Да, я так и сделаю. Чтобы клинок пробил его глазницы, и он корчился в песке, и злобные мысли из его мерзкой головы стекали бы …
– Прекрати…
– Элохим, мне больно. Элохим, мне очень больно…вот тут, – он ткнул себя в грудь. По его лицу текли слезы. – Мне хочется сейчас вскрыть ножом свою грудь, чтоб эта боль вышла наружу и не сжигала бы мою душу. Чем утолить эту боль? Возмездием? Возмездием!
– Тебя побьют камнями только за твои слова, – Элохим настороженно оглянулся.
– И хорошо. А я даже хочу, чтобы меня побили камнями. Что же вы, богоизбранный народ!!! Бейте меня! Целуйте своих подонков-судей в обгаженные задницы!!! – у Иоакима началась истерика. Он кружился на месте, расставив руки, и то рыдал, то смеялся неестественным смехом и орал дурным голосом. – Богоизбранный народ, знай, что ты был создан Богом не из праха, а из …дерьма!!! Вы все дерьмо!!! Бейте меня, храбрецы! Бейте мою моавитскую жену!!! Дерьмо!!! Что вы мне сделаете?!!! Дерьмо!!!
Элохим с размаху ударил бьющегося в истерике под дых, в солнечное сплетение. Рука заныла. Иоаким перегнулся пополам и затих. Взвалив на себя друга, Элохим занес его в дом, приговаривая:
– Тише… Тише, браток… Не шуми… Погубишь и себя, и меня…
Уложив его на лежанку, он потормошил лежащего. Тот начал потихоньку отходить от удара, и приоткрыв глаза, скорбно смотрел на невысокий потолок.
– Есть только одна надежда…э…да и не надежда… а так. Никто из законников не будет держать слово против Ездра. Но есть …
– Что есть…
– Знаешь, царь вавилонский организовал школу для наиболее способных детей покоренных народов… Учит их законам, пониманию всякого слова…
– И что с этого?
– У него учатся наши, еврейские мальчишки… Они проходят в том числе Моисеев закон, и в принципе, могут выступить против Ездры… Никто этого не запретит.
– Ты смеешься надо мною?