Советская эпоха в мемуарах, дневниках, снах. Опыт чтения

Как мы видели на этом примере, государство использовало коммунальные квартиры не только как практическую необходимость в условиях нехватки жилья, но и как инструмент социального контроля, помещая людей разных социальных классов и бытовых навыков (от языковых до гигиенических) в одном пространстве и вынуждая их делить с соседями кухню, уборную и ванную, а также используя – или потенциально используя – соседей для доносительства. Нет свидетельств тому, была ли пролетарская соседка А осведомителем НКВД, но и возможности было достаточно. Сама А (невзирая на то, что ее связывали эмоциональные узы с детьми новой соседки) верила, что та доносила на нее, и, более того, чувствовала себя под наблюдением, и это держало ее в постоянном напряжении и страхе. При этом между А и этой соседкой существовали и остаточные отношения иного типа – соседка (жена сына бывшей служанки), хотя и нерегулярно, оказывала услуги, которые прежде поставлялись именно жившей в доме служанкой, а А взяла на себя заботы по образованию ее детей. (Заметим, что, несмотря на бедность, А, не будучи привычной к бытовой самостоятельности, продолжала пользоваться прислугой.) Однако соседка не считала себя прислугой и, более того, утверждала свое превосходство как представителя правящего класса – пролетариата. В результате их отношения были произвольными – так, та могла прекратить кормить А обедами, продолжая жить в той же квартире. В прежние годы у прислуги такой возможности не было.

Обстановка коммунальной квартиры лишала ее обитателей приватности, открывая для глаза, уха и обоняния подробности семейной и индивидуальной жизни. Однако эта обстановка также способствовала созданию интимности, включая и интимность, которая преодолевала классовые разделы и различия в бытовых привычках.

В данном случае мы видели и преднамеренные, и непреднамеренные последствия советской семейной политики и жилищного режима. Так, коммунальная квартира изменила характер отношений между бывшими супругами. В самом деле, было ли их затянувшееся сожительство результатом выбора (подсказанного «декадентскими» брачными практиками) или необходимостью, вызванной нехваткой жилой площади? Мы видели, что и самим участникам, и наблюдателям это не было ясным. Новый жилищный режим создал ситуацию институциализованной амбивалентности. Трудно было определить, кто был членом семьи, а кто домочадцем или соседом по коммунальной квартире, кто кому кем приходился и что члены семьи и домочадцы чувствовали по отношению друг к другу.

Едва ли возможно распутать все эмоциональные нити и бытовые связи, которые держали вместе бывших жен и мужей, бывших хозяев и слуг в этой коммунальной квартире, расположенной в служебном крыле дворца аристократов Шереметьевых, национализированного революционной властью. Был ли этот случай уникальным? Нет сомнения, что сожители квартиры в Фонтанном доме не являются рядовыми советскими людьми. Однако можно предположить, что особый эмоциональный режим воцарялся и в других квартирах, образовавшихся при советской власти – власти, проникавшей в пространственные и психологические глубины жизни, более не являвшейся частной.

Во время войны

Записки Чуковской об Ахматовой в период войны, когда обе женщины были эвакуированы из осажденного Ленинграда в Ташкент (так называемые «Ташкентские тетради»), представляют собой документ другого характера, чем записки конца тридцатых годов. Описывая период в их жизни, закончившийся отчуждением, которое длилось десять лет, «Ташкентские тетради» исполнены противоречивых чувств по отношению к Ахматовой, и они не были ни напечатаны, ни подготовлены к печати при жизни Лидии Корнеевны Чуковской. Опубликованные бесстрашной дочерью автора Еленой Цезаревной Чуковской после смерти матери (в издании 1997 года, в качестве приложения к первому тому), выдержки из военных дневников («Из „Ташкентских тетрадей“») представляют собой оригинальные, неотредактированные записи того времени (повторим, что записи предвоенных тетрадей были тщательно подготовлены к печати самой Лидией Корнеевной Чуковской, которая была профессиональным редактором). В опубликованных текстах расшифрованы некоторые, но (в отличие от тетрадей 1930‐х годов) не все закодированные имена, и сама Ахматова часто фигурирует там под инициалами АА и NN.