Советская эпоха в мемуарах, дневниках, снах. Опыт чтения

Культовый статус Ахматовой – ее историческая роль великого русского поэта-женщины, гонимой и беспомощной, – делало ее объектом особого внимания и заботы со стороны поклонников в Доме писателя. В начале ташкентской жизни Чуковская описывала, иронически пользуясь при этом высоким стилем, как «все» были рады участвовать в «общественном деле» (res publica) помощи Ахматовой:

Все рады накормить, снабдить табаком, вытопить печь, принести воду. Это – настоящее «общественное дело»; настоящее потому, что совершенно добровольное (1: 419).

В своих ежедневных отчетах о том, что происходило в комнате Ахматовой, Чуковская отмечала, кого именно она застала топящим печь, моющим пол, выносящим мусор или приносящим паек из столовой215. Она с удовлетворением упоминает, что в этой ситуации всеобщей добровольной мобилизации Ахматова находилась в лучшем положении, чем перед войной, когда «Танька варила ей иногда кое-что…» (1: 374). (Судя по употреблению несобственно-прямой речи, Чуковская говорит здесь словами Ахматовой.) Ахматова не только принимала помощь от членов писательского сообщества, но и рассказывала о таких актах Чуковской, которая фиксировала информацию в своих записках, в данном случае от первого лица:

О. Р. выстирала мне полотенце, Ная вымыла мне голову и сделала салат оливье, Мария Михайловна сварила яйца… Утром открылась дверь, и шофер Толстого принес дрова, яблоки и варенье. Это мне совсем не понравилось. Я не хочу быть обязанной <Алексею> Толстому (1: 373).

Последнее замечание Ахматовой особенно значительно. В покровительстве Алексея Толстого заключалась опасность оказаться в сфере влияния государственной власти – Толстой не только пользовался репутацией знатного советского писателя, но и занимал официальные посты (с 1937 года он был депутатом Верховного Совета СССР).

Имелись и другие осложнения. Как это скоро стало ясно Чуковской, некоторые из обитателей Дома писателей вовсе не одобряли особого положения Ахматовой:

Оказывается, что есть целая когорта дам <…> которые возмущены тем, что NN сама не бегает за пирожками, а ей их радостно приносят… Ох, тошно писать обо всем этом (1: 426–427).

Со временем Чуковская заметила тревожившие ее черты и в том, как Ахматова относилась к своему положению.

Чуковская обратилась к этой ситуации много позже, в дневнике 1955 года: в подстрочном примечании к своим воспоминаниям о годах войны она предположила, что соседей Ахматовой, писательских жен, раздражали в Ахматовой «и ее беспомощность, и ее властность» (2: 159). В 1962 году она вновь вернулась к этой теме, размышляя о причинах позиции самой Ахматовой. Принятие своей бедности (рассуждала Чуковская) несло в себе и сознание собственного превосходства. Двойственная роль Ахматовой – ее беспомощность и ее властность – были защитой от унижений со стороны государственной власти:

Сознание, что и в нищете, и в бедствиях, и в горе она – поэзия, она – величие, она, а не власть, унижающая ее, – это сознание давало ей силы переносить нищету, унижение, горе (2: 502).

Нанизывая ролевые определения («она – поэзия, она – величие, она, а не власть…»), Чуковская близко подходит к тому, чтобы произнести «она – власть». Однако вместо этого она описывает защитный механизм, с помощью которого Ахматова взяла на себя позицию власти, унижающей ее.

Заметим, что поводом для этих рассуждений послужили воспоминания об эпизодах, в которых Ахматова унижала Чуковскую, свою верную помощницу, которая была «готова состоять при ней кем угодно, хоть курьером, исполнять любые – не только секретарские обязанности» (2: 501). В эссе об Ахматовой, написанном в 1990‐е годы, Александр Жолковский (а не сама Чуковская) сделал далеко идущие выводы из наблюдений, зарегистрированных Чуковской в «Ташкентских тетрадях», проводя параллель между поведением Ахматовой и действиями унижавшей ее власти: «…Чуковская выдвигает убедительную модель ахматовского поведения в терминах осадного мышления. Реакция на внешнюю угрозу, в данном случае – на репрессии со стороны властей, приводит к аналогичному обращению со своими, в данном случае – к ахматовским репрессиям по отношению к самой Чуковской»216.

Сплетни