Советская гениза. Новые архивные разыскания по истории евреев в СССР. Том 1

Послания на ту же тему писатель направил и другим журналам – дружественному «Современнику», несколько позже «Заветам», возможно также «Русской мысли» и «Вестнику Европы»[1130]. Перевод на русский язык он и в самом деле решился заказать заранее – на свой страх и риск, в расчете на грядущие гонорары.

Поиски переводчика для «Кровавой шутки» начались уже в январе 1912-го, когда газета «Haynt» только приступила к печатанию романа в оригинале. Первым предложение на сей счет получил от Шолом-Алейхема прозаик Андрей Соболь, живший в Италии и трудившийся в то время над переводом «Блуждающих звезд» для «Современника»[1131]. Тот выразил готовность, но в действительности едва справлялся и с имевшимся заказом, нередко срывая сроки сдачи материалов в редакцию. К тому же качество его работы вызывало нарекания[1132]. Затем с подачи Амфитеатрова всплыла кандидатура другого литератора-политэмигранта – Владимира (Вульфа) Фабриканта, члена Боевой организации партии эсеров, также нашедшего прибежище в Италии. Рассматривалась и идея поделить роман между ним и Соболем. Однако пробный перевод нескольких глав, подготовленный Фабрикантом, автора не устроил

[1133].

В конечном итоге Шолом-Алейхем остановил свой выбор еще на одном представителе российской политической эмиграции – Сарре Равич, заведовавшей по поручению РСДРП (вместе с мужем, Вячеславом Карпинским) русской публичной библиотекой в Женеве[1134]. Видимо, к такому решению писателя подтолкнули как недовольство прочими кандидатами, так и трудности в письменной коммуникации с ними. Проживая тогда в швейцарском курортном городке Кларан на побережье Женевского озера, он предпочел доверить перевод человеку, с которым можно было встречаться и обсуждать возникающие проблемы, минуя почту и телеграф.

Несколько начальных глав «Кровавой шутки» Сарра Равич перевела в октябре 1912 года[1135]. На сей раз реакция автора оказалась восторженной. Их общий знакомый, врач по фамилии Гольдберг, в те дни сообщал Равич: «Вчера был у Ш.-А. Он страшно благодарил меня за то, что я свел его с Вами, очень Вами доволен и говорит, что Вы будете его лучшей

переводчицей»[1136].

Но вскоре, как это часто случалось с импульсивным Шолом-Алейхемом, последовало разочарование[1137].

Первое русское издание и отклики русской критики

Работа над первой русской версией романа велась около года в почти постоянном общении переводчицы с автором (иногда личном, чаще по переписке), но протекала непросто, в спорах и с взаимным раздражением. Равич не обладала необходимыми литературными навыками, и к тому же ее владение идишем оставляло желать лучшего – нередко писателю приходилось объяснять ей значение незнакомых слов и указывать на ошибочно интерпретированные фразы[1138]. Верный своим давним представлениям о том, как следует обращаться к русскому читателю, – представлениям, сформированным и благодаря собственным опытам автоперевода, и в ходе взаимодействия с другими переводчиками, – Шолом-Алейхем настаивал на адаптации текста к новой аудитории, в том числе на многочисленных сокращениях

[1139]. Понимание со стороны Равич он встречал далеко не всегда и в одном из писем к ней с досадой восклицал:

Пожалуйста, держитесь всех сокращений! И вообще моих указаний. Только там, где я грешу против грамматики или стиля, я подчиняюсь. Если же я что-либо вычеркиваю, значит, оно безусловно не нужно. Иначе к чему моя редакция?[1140]

Тонкий стилист и изобретательный рассказчик на родном языке, Шолом-Алейхем неутомимо искал подход и к русскому читателю, пытался «зацепить» его, но эти попытки порой выглядели неубедительно и даже нелепо. Например, он наставлял Равич:

Мацу следует везде писать маца – мацу – мацой, но там, где Рабинович-Попов произносит по-гойски, следует писать «мацца»[1141]

.

Другое подобное указание, вызванное желанием отойти от лобовых отсылок к делу Бейлиса, выглядело так:

Везде, где Вы встретите имя Щигринский, пишите Щигрюк (чтобы не очень напоминало Ющинского)[1142].

Позже, уже в мае 1913 года, когда занятость и состояние здоровья не позволяли ему столь же деятельно участвовать в работе над переводом, как прежде, Шолом-Алейхем в очередном письме к Равич резюмировал свои инструкции: