Советская гениза. Новые архивные разыскания по истории евреев в СССР. Том 1

О Хинчине в деле имеются и сведения, что он, работая заведующим еврейским отделом Киевского областного исторического архива «и имея в своем распоряжении архивы бывш[их] антисоветских партий – „Поалей Цион“ и друг [их], – уничтожил ряд документов, компрометирующих теперешних членов КП(б)У в прошлом деятелей этих антисоветских партий», причем в этом «замешан также Левитан»[241]. Но, судя по рассказу одного из свидетелей, в том же хранилище содержались и более «опасные» документы:

В начале 1935 года, зайдя к Хинчину на квартиру, я застал его в подавленном настроении и на мой вопрос о причинах такого настроения Хинчин мне рассказал, что Либерберг как-то привез из Москвы архивные материалы евсекции ЦК ВКПб и заставил его принять эти материалы для хранения в историческом архиве. Теперь в связи с арестом Чемеринского, быв[шего] зав. евсекции ЦК ВКПб, и усиленной бдительностью после убийства т. Кирова он боится держать эти материалы в архиве. На мой вопрос, знает ли он содержание этих материалов, Хинчин сказал, что они сугубо секретные и что там имеется якобы жалоба от ЦБ Евбюро в Политбюро на генерального секретаря ЦК ВКПб (т. е. на Сталина. – Е. М.)

по вопросу работы в Москве театра «Габима»…[242]

Согласно другим показаниям, о «контрреволюционной троцкистской работе», проводившейся Хинчиным и его коллегой Гершем Вербером, «свидетельствует выпущенный сборник для системы партшкол под названием „Генеральная репетиция 1905 года“», в котором они «при переводе на еврейский язык трудов Ленина, Сталина, Ярославского с целью пропаганды нац [ионалистическо]-меньшевистских и троцкистских идей умышленно исказили текст»[243]

.

Бляшову среди прочего припомнили, что его сняли с работы в институте «за протаскивание троцкистской контрабанды на курсах пропагандистов». Опрошенная следствием свидетельница утверждала, что он, как и Хинчин, «никакой научной ценности не представляет»[244]. По словам другого свидетеля, Бляшов был «более близок к беспартийным работникам, нежели к партийцам»[245]

.

Но особенно доставалось Максу Эрику, прежде всего – за «его отчужденность от партийной и советской действительности, что находило свое выражение в постоянной критике недостатков советской литературы»[246]. Научная «поросль» наперебой обвиняла видного ученого в различных «идеологических преступлениях». В одном из протоколов, например, читаем:

На протяжении всей деятельности Эрика в институте последний избегал советской тематики. Отношение Эрика к молодым советским научным работникам и к аспирантам было безобразным, несоветским. <…> В 1932 году институт готовился к юбилею К. Маркса, я написал большую работу «Литературные вопросы у Маркса и Энгельса». Эрик мою работу в своих рецензиях хвалил, но препятствовал к изданию этой работы[247]

.

Схожие утверждения находим и в другом протоколе:

Работая аспирантом в лит. секции, я наблюдал, что коммунистам-аспирантам и честным советским работникам Меркин никакого содействия в работе и в их росте не оказывал, а наоборот, всячески поддерживал и выдвигал социально чуждые элементы (Дубилет, Брянский)[248].