Советская военная разведка в Китае и хроника «китайской смуты» (1922-1929)

Однажды положение сильно усложнилось. Как-то возвращаясь домой, Клаузен заметил двух человек, которые выглядели необычно. Они прохаживались вдоль дома и рассматривали антенну на крыше. Лифтер пояснил, что один из незнакомцев – директор радиостанции, находившейся неподалеку от пансионата, а другой – «офицер в гражданском платье».

На следующее утро Клаузен пошел на радиостанцию и зарегистрировал свой приемник. На вопрос о характеристиках приемника он ответил, что приемник длинноволновый, так как полагал, что коротковолновые приемники в Харбине запрещены. У Макса же приемник мог принимать передачи и на коротких, и на длинных волнах. По окончании работы он всегда настраивал станцию только на прием длинных волн.

На радиостанции Клаузену выдали железный жетон, который он должен был повесить на дверях своей комнаты. Макс жил в постоянном ожидании, что кто-нибудь придет с радиостанции осмотреть его приемник, но так никто и не появился.

29 августа в Харбин прибыл радист-немец Келлерман, знакомый Клаузена по радиошколе. Гогуль и Кассони к тому времени уже выехали в Шанхай.

26 сентября рация была перевезена на новую квартиру. Эта квартира принадлежала агенту харбинской резидентуры – американскому вице-консулу в Харбине, который передавал доклады американских консулов в Китае, адресованные Вашингтону, и поступавшие из США директивы. Клаузену пришлось самому устанавливать радиостанцию. Только после этого он был отправлен обратно в Шанхай, куда и прибыл 14 октября.

В конце августа Гурвич ходатайствовал перед Москвой о представлении к ордену Красного Знамени Кассони и Клаузена «…за отличную работу в связи с установкой рации в Харбине».

Тем временем харбинский резидент Анулов, получив рацию, стал направлять в Центр информацию: «документальные материалы военного характера» добывались через «А. И.» и «Ал. Ив.», а «недокументального характера» – через № 1702.

Развить агентурную сеть в этих условиях было чрезвычайно трудным занятием. В этой связи максимум внимания было обращено на усиление качественной стороны имевшейся сети и использование ее возможностей, а также на восстановление старых связей. Так, «старый агент» «Ал. Ив.», китаец, подполковник Генерального штаба, занимавший должность адъютанта дежурного генерала штаба охранных войск, «возобновил работу во время конфликта».

«Ал. Ив.» работал «из-за сочувствия к нам», имел доступ к документальным данным, однако не использовал эту возможность «…по причине отсутствия опыта в работе и малограмотности», хотя считался одним из лучших офицеров. Агент часто выезжал на инспекции с генералами, но не мог «…изложить на бумаге сущность этой инспекции». От него поступали копии документов, сделанные от руки. При этом «Ал. Ив.» всегда делал отметку на передаваемой информации – достоверна она или нет. Анулов писал: «…В работе ленив и нуждается в частом подталкивании…» Чтобы его научить работать, полагал Анулов, нужно было «еще потратить год» и связать его с человеком, который говорит по-китайски. Судя по всему, к сотрудничеству с разведкой китайца «Ал. Ив.» привлек «А. И.» – А. Т. Сукин.

Псевдонимы «А. И.», «Ал. Ив.», под которыми скрывались А. Т. Сукин и китайский агент соответственно, свидетельствовали о небрежности резидентов на месте при выборе «кличек», что создавало предпосылку к путанице. И тот, и другой агенты в отдельных документах проходили как «Александр Иванович», и это при том, что одно время в состав агентуры харбинской резидентуры входил Александр Иванович Андогский.

Продолжала поступать информация и от № 1716, вицеконсула генконсульства США в Харбине.

С объявлением военного положения местные условия работы значительно ухудшились. В такой стране, как Китай, «человек с ружьем» имел все права. Поспорив с китайским солдатом в автобусе, № 1702 при выходе был ранен этим солдатом из маузера, несмотря на то, что он имел «офицерский значок из штаба» и прекрасно говорил по-китайски. В результате ранения агент около двух недель находился на излечении. Что касается рядового населения, то оно было в сильной степени терроризировано, что в значительной степени затрудняло работу. Движение по улицам разрешалось до 11 часов вечера. С наступлением темноты даже в тех районах города, которые считались отосительно безопасными для проведения встреч, встречаться все-таки было нельзя из-за патрулей, которым «принадлежала вся власть». Встречаться с работниками аппарата приходилось под видом знакомых коммерсантов, а с источниками – вечером, до 23 часов. Но в обоих случаях встречи были сопряжены со значительным риском.

27 ноября 1929 г. Анулов получил телеграмму за подписью Берзина, в которой сообщалось, что поступавшие из Харбина телеграммы ценны, однако им следовало придать более систематизированный вид.