Вышедший в 1964 г. и ставший лидером проката фильм реж. А. Салтыкова «Председатель» тоже о восстановлении послевоенной деревни. Бывший военный Егор Трубников (арт. М. Ульянов) возвращается на родину и видит картину полного обнищания. Все мужчины ушли на заработки, в деревне остались одни женщины, хозяйство рушится. Такое наследие оставила война и преодолеть его чрезвычайно трудно.
В 1970-е гг. жизнь тыловой деревни нашла отражение в телесериалах В. Краснопольского и В. Ускова «Тени исчезают в полдень» и «Вечный зов».
В целом история тыловой деревни в структуре военного мифа оказалась сюжетом некинематографическим. Эту тему активно изучали и изучают историки, раскрывая ее как один из важнейших факторов победы[299]
. Но в кино (если исключить военные годы) она оказалась невостребованной. Возможно, это произошло потому, что созданный военной пропагандой образ деревни как «крепости обороны» с точки зрения визуализации и зрелищности уступал другим и подавлялся ими.Итак, военный кинематограф презентовал три образа военной деревни: Родины-матери; жертвы и мученичества; крепости обороны. Все они получили дальнейшее развитие в кинематографе второй половины XX в., но имели разную судьбу. В частности, образ деревни как Родины-матери использовался в кинематографе вплоть до 1980-х гг., постепенно утрачивая прежнюю семантику в условиях урбанизации. Тема деревни как крепости обороны была актуальной для исторической науки, но не для кинематографа. Наиболее востребованным и в политическом, и в кинематографическом плане оказался образ оккупированной деревни как жертвы и пространства народной войны – необходимого элемента героического военного мифа. Он поддерживается политикой памяти, а в современном российском обществе на волне ремифологизации военной истории получает новую жизнь. Характерной чертой военного мифа была и осталась его пропагандистская направленность. А сам процесс трансформации пропагандистского мифа в исторический остался незавершенным, поскольку период его общественной рефлексии был непродолжительным и неполным.
6.3. Хрущевское десятилетие: «Дело было в Пенькове»
Художественная интерпретация изменений, происходящих в реальной жизни, позволяет соотнести сухие строки официальных постановлений и статистических отчетов с системой ценностей людей прошлого, проследить реальное воздействие правительственных реформ на систему взглядов обычного человека. Авторы художественных произведений выступали объектами такого воздействия. Они создавали мир вымышленных героев и отношений в соответствии со своими ощущениями и представлениями. При этом за их субъективной интерпретацией неизбежно открывалась картина реальной жизни. Связь между творческим замыслом и реальностью далеко не всегда очевидна, но в советской художественной литературе и кинематографе эпохи хрущевской «оттепели» она совершенно бесспорна.
Дело в том, что в послесталинском обществе сформировался мощный запрос на правдивое отображение действительности.
Реформы в сельском хозяйстве 1950-х гг., которые принято называть «хрущевскими» – одна из ярких страниц послевоенной истории советского села. Изменения оказались очень противоречивыми – от давно ожидаемых послаблений в отношении личных подсобных хозяйств до пресловутой «кукурузной кампании» и борьбы с приусадебным содержанием скота, ставшей одним из мощных факторов, подтолкнувших сельскую миграцию в город. Фильм С. Ростоцкого «Дело было в Пенькове» (1957) и его литературная первооснова – вышедшая годом ранее одноименная повесть С. Антонова[300]
отразили последствия первого, позитивного этапа реформирования аграрной сферы. Судьба фильма оказалась более успешной, чем книги – по причине мáстерской режиссуры, ярких экранных образов и запоминающихся песен К. Молчанова, ставших народными (в том числе знаменитой «Огней так много золотых»). Но повесть Антонова имеет свои достоинства – она сообщает читателю множество содержательных деталей, которые не могли войти в фильм по причине ограниченности экранного времени.