Советский Пушкин

«Нам покамест не до смеха: ты, верно, слышал о возмущениях Новгородских и Старой Руси. Более ста человек генералов, полковников и офицеров перерезаны в новгородских поселениях со всеми утончениями злобы. Бунтовщики их секли, били по щекам, издевались над ними, разграбили дома, изнасильничали жен; 15 лекарей убито; спасся один при помощи больных, лежавших в лазарете; убив всех своих начальников, бунтовщики выбрали себе других — из инженеров и коммуникационных. Государь приехал к ним вслед за Орловым. Он действовал смело, даже дерзко; разругав убийц, он объявил прямо, что не может их простить и требовал выдачи зачинщиков. Они обещались и смирились. Но бунт Старо-Русской еще не прекращен. Военные чиновники не емеют еще показаться на улице. Там четверили одного генерала, зарывали живых и проч. Действовали мужики, которым полки выдали своих начальников. Плохо, Ваше Сиятельство. Когда в глазах такие трагедии, некогда думать о собачьей комедии нашей литературы».

(Переписка, том II, стр. 296.)

Основной интерес Пушкина — интерес к литературе — отступает на задний план перед призраком повторения бунта, «бессмысленного и беспощадного», грозящего, казалось поэту, уничтожить все, в том числе и искусство. Пушкин в своем отношении к восставшим крестьянам не сливался с обыкновенной золоченой дворянской и придворной сволочью. Гуманность поэта вносила даже и здесь особый оттенок. Барон Розен писал Пушкину о петербургских холерных бунтах:

«Чернь наша сходит с ума — растерзала двух врачей и бушует на площадях; ее унять бы картечью!»

(Переписка, том II, стр. 261.)

Отклик Пушкина был другой:

«Дело обошлось без пушек, дай бог чтоб и без кнута!»

(Письмо к Нащокину от 26 июня 1831 года. Переписка, том II, стр. 258.)

Но в то же время Пушкин видел в самодержавной власти, в ее ореоле и в ее средствах единственный надежный оплот против крестьянского потопа, — в самодержавии как в институте, а не в личных качествах Николая I, которые Пушкин ценил не высоко.

«Le peuple, — сообщает Пушкин H. А. Осиповой о петербургских холерных бунтах, — s’est ameute plusieurs fois. Des bruits absurdes s’etodenit repandus. On pretendoit que lies m6decins emipoisonnoient les habitants. La populace furiieuse en a massacre deux. L’Empereur s’est presente au millieu des mutins. On m’ecrit!: „Государь говорил с народом — чернь слушала на коленях — тишина — один царский голос, как звон святой, раздавался на площади“. Се n’est pas le courage, mi le talent de la parole quii Hud mainquen.t; cette foisci l’dmeute a ste appaise, mais les desor-dres se sont renouveles. Peut-etre seraton obilige d’atvoir recours a la mitraille».

(Переписка, том II, стр. 262.)

Приведенные в письме русские фразы принадлежат Розену. Они взяты из того самого письма, на которое мы ссылались выше. Очень характерно, что на Пушкина из него наибольшее впечатление произвело известие о коленопреклоненном смирении мятежной толпы перед личностью царя, перед святым звоном его голоса. Озлобленный же призыв Розена к картечи превращается у Пушкина в печальную необходимость, к которой не очень-то желательно прибегать.