Советский Союз. Последние годы жизни. Конец советской империи

Забастовки происходили и во многих других отраслях народного хозяйства, но они не имели там столь массового характера и такой организации, как в шахтерских регионах. Председатель КГБ СССР Виктор Чебриков докладывал на одном из заседаний Политбюро в самом конце лета 1989 г., что разного рода забастовки происходят в 46 областях страны и что во многих случаях забастовочные комитеты самовольно снимают с должностей специалистов и руководителей предприятий. Эти же стачкомы ликвидируют сотни кооперативов. «Надо разрушать эту структуру», – говорил о стачкомах Председатель КГБ[108]

.

Санкцию на «разрушение» стачкомов ни КГБ, ни МВД не получили. Михаил Горбачев просто не знал, что делать и даже что говорить по поводу неожиданно развернувшегося в стране рабочего протестного движения. Параллельно с рабочим движением в СССР нарастало национальное движение, и оно вызывало у М.С. Горбачева и у ЦК КПСС гораздо большее беспокойство. Забастовками, стачкомами и требованиями шахтеров и других рабочих было поручено заниматься Совету Министров СССР и персонально Николаю Рыжкову. Но и он не слишком хорошо знал, что и как делать. Позднее Николай Рыжков вспоминал: «Забастовка из Кузбасса перекинулась в Донбасс, в Караганду, в Печорский угольный бассейн. Бастовала практически вся отрасль, и десять дней и ночей шахтерские беды будоражили страну. Да и убытки были огромны. К забастовщикам на переговоры немедленно выехали мои заместители, в каждый регион. В самый горячий момент вновь назначенный министр угольной промышленности Щадов безвылазно сидел в Кузбассе и Донбассе, вел бесконечные дебаты с горняками, московским начальством и настырными до одури журналистами. Сам я, пожалуй, впервые в истории наших ЧП, никуда из Москвы не уехал. Просто не потребовалось. Совет Министров превратился в некий столичный филиал межрегионального забастовочного комитета: такого официально не возникло, может быть, потому, что он стихийно существовал в Москве. Каждый день я встречался с представителями различных шахтерских движений, каждый день спорил с ними до хрипоты. Они, предусмотрительные, все наши совместные решения фиксировали, непременно требовали моей визы на протоколе, все наши беседы на диктофоне писали, потом прокручивали запись через репродукторы: мол, не зря съездили. Коридоры Кремля и приемная Предсовмина превратились в шахтерскую «нарядную». Иногда, даже поздней ночью, я соединялся по телефону с Горбачевым и говорил по тому или иному вопросу, который выходил за пределы моей компетенции и должен был решаться в Верховном Совете СССР. Он неизменно отвечал: «Действуй, как считаешь нужным. Я со всем согласен». Он всегда хотел остаться в стороне. Кстати, и шахтеры не очень-то требовали его подписи»[109]

.

На этот раз о событиях в угольных регионах мы узнавали из газет. Местная партийная печать в июле 1989 г. почти целиком была посвящена проблемам шахтеров. Такие газеты, как «Знамя шахтера» (Междуреченск) или «Заполярье» (Воркута), публиковали полный перечень требований и предложений трудящихся. Писали о забастовках и центральные газеты, в том числе «Правда», «Советская Россия», «Аргументы и факты». Во многих случаях рабочие требовали самого простого: выдачи в срок спецодежды, надежно обеспечить шахты питьевой водой, убрать из шахтерских городов и поселков спецкомендатуры, решить вопросы трудоустройства в шахтерских городах женщин и подростков, увеличить пособия семьям погибших шахтеров, увеличить пенсии подземным рабочим, непрерывно проработавшим на шахте 25 лет, всем подземным рабочим за работу в опасных условиях производить доплату к тарифным ставкам 10%. Рабочие требовали улучшить снабжение шахтерских городов продуктами питания, а также увеличить здесь жилищное строительство. Во многих случаях рабочие ссылались на уже давно принятые решения, например, об увеличении оплаты труда вечерних и ночных смен, которые на предприятиях не выполнялись из-за отсутствия выделенных бюджетом средств. Рабочие требовали навести порядок в больницах и родильных домах, где не хватало медикаментов и даже шприцев.