Современная болгарская повесть

— О, наконец-то совершенно конкретный вопрос. А почему я должен его отпустить? Что, у него малые детки? Мне кажется, чем больше у него будет времени поразмышлять в одиночестве, тем для него будет лучше. И я не понимаю, почему ты настаиваешь на его освобождении?

Действительно, почему я настаивал? Может, мной руководило тщеславное желание сообщить Эми, что я добился его освобождения, и увидеть в ее глазах немой восторг, или что-нибудь еще… Во всяком случае, я настаивал.

— Ты знаешь мою теорию, что преступник, убежденный в несправедливости, опаснее ненаказанного преступника.

— О наказании пока не было речи. А предварительное заключение ему зачтется.

— Ты сам признаешь, что тебе здесь не все ясно. Так будем внимательны.

— И как же ты себе представляешь эту внимательность?

— Имей в виду, этот юнец оказал сопротивление милиции при задержании. Это усугубляет его вину.

Наш затянувшийся спор шел по сложной спирали. Выдвигалось много «за» и «против». Наконец мне удалось убедить Камена, так мне показалось. Он обещал доложить прокурору. Я знал, что этого достаточно.

Дома, не успел я закрыть за собой дверь, зазвонил телефон. Жена педантично отметила:

— Четвертый раз.

Прежде чем снять трубку, я сказал ей:

— Я тебе все объясню. Случай очень интересный.

В эту минуту у меня в голове мелькнула мысль — как часто чужие неприятности превращаются для нас в интересные или скучные случаи. На проводе была Эми. Она чуть не вскрикнула от радости, когда я сообщил ей, что Боби освободят под залог. Я отметил про себя, что разговариваю с ней таким небрежным и самоуверенным тоном, словно достаточно мне шевельнуть мизинцем, чтобы достичь всего, чего захочу. Из телефонной трубки на меня хлынул теплый поток благодарности, и я утопал в нем, жмурясь от удовольствия.

— А что это за залог? — спросила Эми, когда поток иссяк. — Я должна за него поручиться или кто-нибудь другой?

Я восхитился ее самоотверженностью.

— Нет. Просто надо внести некоторую сумму, ее определит прокурор. Думаю, не больше ста левов.

— Сто левов? — В теплом потоке появилась холодная, тревожная струя.

— Да. Не больше. А что?

— Нет, ничего. Я достану.

Еще несколько слов благодарности, и она повесила трубку.

4

Утро было солнечным и свежим. Мягкое дыхание ранней осени наполняло воздух. С деревьев слетали пожелтевшие листья и, совсем как на старых картинах, исполненных романтизма и грусти, падали на тротуар.

У трамвайной остановки меня догнал отец Эми. Мне показалось, что я узнал бы его, даже если б он не представился. Он был немногим старше меня, высокий, крупный и неожиданно стеснительный. Ему бы поговорить со мной, но если я спешу… Очень нужно поговорить, для того он и шел ко мне, а увидя, поспешил догнать…

Мы остановились на бульваре. Показался мой трамвай.

Эмин отец говорил сбивчиво: работал столяром на мебельной фабрике и никогда ни с чем подобным не сталкивался. Кроме Эмилии, у них других детей нет, хотели мальчика, да не решились. А с девочками всегда труднее…

Когда прошел и второй трамвай, я начал нервничать. Пытался осторожно выяснить, чего он, собственно, хочет — спешу, мол, на работу.

Он принялся извиняться, что вынуждает меня опаздывать. Он и сам опаздывает, но надеется как-нибудь уладить. А если и не уладит, сейчас это уже не важно — все так запуталось… Он бы хотел что-нибудь знать о Борисе Йорданове Тодорове.

— Но я его тоже не знаю, — отвечал я.

— И вы не знаете? Странно, очень странно. Эмилия проплакала всю ночь. Она хочет, чтобы я дал ей сто левов. Раньше она никогда денег не просила. Я бы дал. Не бог знает сколько… сто левов. Но жена против. «Зачем, — говорит, — нам вызволять какого-то бандита из тюрьмы?» Она такая… Немного невыдержанная. Вся изнервничалась. А Эмилия, я еще не видел, чтобы она так плакала. Выходит, мы губим ее жизнь. За сто левов? Да мы для своего единственного ребенка, как говорится, готовы все отдать. Но не в этом дело. Кто этот парень? Его все равно осудят?

— Вероятно, осудят, хотя не думаю, что слишком строго. Можно рассчитывать на условную судимость.

Он посмотрел на меня беспомощно.

— Но если его все равно осудят, почему Эмилия так настаивает…

Я не знал, что сказать. Я невольно представлял себя на его месте.

Мне не трудно было войти в его положение. У меня тоже есть дочь. В один прекрасный день она придет ко мне и будет просить внести залог для освобождения из-под стражи какого-то ее приятеля, мне совершенно незнакомого. Ужас! Не отличаясь суеверием, я все же поискал глазами дерево, чтобы по нему постучать. Рядом росла акация…

— Что вы мне посоветуете? — спрашивал он меня. — Дать ей деньги? Ведь молодые так легкомысленны. А если между ними что-нибудь серьезное? Эмилия ничего не рассказывает.

Что я мог посоветовать? Для него внесение залога было равносильно согласию на помолвку. Может, молодые люди действительно любят друг друга?.. Я уже не считал трамваи, которые пропускал. Но только ли проявлением легкомыслия была кража машины?.. Я попытался дать уклончивый совет:

— Эти деньги не пропадут. Вы сможете их затребовать после рассмотрения дела.