Современная болгарская повесть

Мы лежим рядом. В комнате уже темно, и Мария, опершись на локоть, все еще сердится на кого-то, может быть на темноту:

— Я им докажу, вот увидишь. Куда бы меня ни послали, все равно буду заниматься, и, как только объявят прием в аспирантуру, увидишь… Мы ведь будем переписываться, правда? — окончательно успокаиваясь, шепчет Мария. — Дай мне свой новый адрес.

— У меня еще нет адреса.

У меня и вправду нет адреса. А где-то, в том незнакомом городе, нас, верно, уже дожидается какая-то улица и дом, в котором мы будем жить. Мария мечется во сне. Спорит с кем-то, настаивает… Но я не снимаю ее руку со своего плеча, пусть хотя бы во сне выскажет все, о чем пришлось промолчать на комиссии.

3

Мы поставили палатку и сложили очаг из двух камней.

По утрам я тихонечко выбираюсь из палатки и подолгу плаваю одна. Это самые лучшие часы. Берег чист, испещрен следами чаек — трехиглыми, как сосновые веточки. Вода по утрам теплее воздуха, холодной она кажется только у груди, где еще недавно лежала горячая рука Михаила. На востоке показывается красный лоб солнца, и подо мной, в плотной толще воды, пробегают длинные зеленые стрелы — далекие отражения его еще погруженных в море лучей.

— Эй, вернись!

Михаил стоит на берегу худой, взъерошенный, по щиколотки зарыв ноги в песок. Тысячи мелких волн разбивают его голос, но он все же настигает меня, и я целиком вбираю его в себя. Дальше в море ему не на чем задержаться, и слышать его тоже некому. Я выхожу на берег и, запыхавшаяся, бегу к палатке, где соломенный тюфяк еще хранит тепло наших тел.

На четвертый день пришел милиционер. Фуражку он пес в руке, а брюки под кобурой пистолета насквозь пропитались по

том. Михаил перевернул ящик и пригласил его присесть. Как-никак, это был первый наш гость, первый гость нашего первого дома!

— Не хочу! — сердито отказался милиционер. — Предъявите документы!

Он долго рассматривал паспорта, сверял наши лица с безобразными фотографиями и сел только после того, как прочел надписи на лиловых печатях, украшающих страницу о семейном положении. Устало вытянул ноги в запыленных полуботинках и подобрел.

— Эх, черт побери, зазря пришлось по жаре тащиться в такую даль!

Мы разрезали арбуз, и милиционер, выплевывая каждое семечко сначала в руку и только потом бросая его на землю, разговорился:

— Побережье, знаете ли, каких только людей не бывает. Разводят тут всякую гадость. Мне в Галате сказали: смотри, старшина, в Буруне палатка объявилась, парень с девушкой живет. А я таких, чтобы вы знали, тут же забираю. Как же иначе! Я ведь сам отец. Представляете, вижу тут на днях мою старшую с каким-то чехом. Послушай, говорю, тебе что, болгар не хватает? Это, отвечает, отец, интернациональность и ты не можешь мне запретить. Вот что, говорю, я не против других народов, но, если что замечу такое, сниму ремень и пряжкой.

— Точно, — как взрослый, соглашается Михаил. — Распускаются люди на море, старшина.

— А вы, впрочем, сами-то откуда? — деликатно меняет тему разговора старшина. — Из документов не видно.

— Мы из разных мест, старшина, — смеется Михаил. — Из Пловдива, из Чирнана, вещи наши в Софии, а с осени в другом месте будем работать.

— Эх, черт побери, большая стала теперь жизнь. Я своей и то говорю: для вас ведь я этот дом строил, брось ты своего чеха, дочка!

Старшина натягивает фуражку на седеющий чуб, подворачивает брюки и встает.

— Ну, пока. Живите, тут вам и море, тут вам и песок! — И милиционер делает широкий жест, словно море и песок его личная собственность, которую он нам щедро преподносит. — А я пойду. У меня участок — пять километров, и все вдоль берега.

И ушел. Вылинявшая гимнастерка долго еще покачивалась над сухими головками колючек. Добряк старшина с подвернутыми брюками был очень похож на усталого крестьянина, бродящего по зарослям в поисках затерявшегося теленка.

В Галате мы бываем редко. Привезенных с собой двух рюкзаков с продуктами хватило нам на целую неделю, но потом у Михаила неожиданно открылся аппетит, невеселая жадность парнишки, выросшего на столовских хлебах. В столовых, конечно, можно получить все, что надо, кроме любви, с которой женщина готовит еду для одного. И когда я жарю перцы, Михаил, как ребенок, сидит рядом на корточках, целует мои закопченные руки или бегает по холмам, собирая сучки, чтобы не погас огонь нашего первого очага.

Странное место эта Галата, словно человек, не имеющий профессии. Хочет походить на село, но земли вокруг слишком каменисты, хочет походить на курорт, но пляж у нее плохой и далекий. И люди здесь живут такие же — моря боятся, как крестьяне, а мотыгу ненавидят, как моряки. Все они стараются устроиться на работу в Варне, а летом переходят жить в кухню, чтобы сдать дом приезжим софиянцам и чехам.

На почте, в окошке «До востребования» меня ожидало письмо от мамы. Единственный конверт, надписанный карандашом, — одинокий болгарский конвертик в пестром ворохе писем «par avion».