Современная болгарская повесть

Только вечером, ступая по плюшевой дорожке в коридоре гостиницы, я вспомнила, что сегодня ни разу не подумала о Михаиле. Потом, когда мы ужинали хлебом и остывшими котлетами, разложив их на неустойчивом трехногом столике, я призналась ему в этом, но Михаил только засмеялся. Что-то с ним происходит, вот уже несколько дней на все мои вопросы он отвечает шутками, и это меня пугает. Я давно заметила, что он, когда хочет остаться наедине со своими мыслями, словно расставляет между нами пеструю японскую ширмочку шуток, из-за которой я могу только слушать его, не видя его лица. Но в этот вечер Михаил потерял всякое чувство меры. Я готова была взорваться и с трудом сдержалась. Ведь если не считать нашей жизни в палатке, сейчас мы впервые жили под одной крышей, а под крышей, пусть даже и гостиничной, слова теряют свою легкость и с ними нужно обращаться осторожно.

— Ты будешь спать? — спросил он и повернул желтый круг ночной лампы к своей кровати.

Из-под полуопущенных век я видела, как Михаил открыл учебник геодезии и окончательно забыл про меня.

Не знаю, стоит ли обдумывать минувший день. Плохой день нет смысла переживать заново, а хороший все равно невозможно восстановить в его подлинной красоте.

На путях, под самыми окнами, маневрировал товарный поезд. Живя здесь, я обнаружила, что в паровозных гудках нет ни одного лишнего звука, каждый сигнал — или приказ, или какое-то очень важное слово, от которого зависит весь рейс… Кровать Михаила скрипнула. Не открывая глаз, по мягкому целлулоидному стуку я догадалась, что это упала его счетная линейка. Как же я до сих пор не поняла? В жизни Михаила происходит нечто чрезвычайно важное, и это нечто он скрывает от меня, потому что страшится его исхода. Я вскочила с кровати, нарочно быстро, чтобы не дать ему развернуть свою пеструю японскую ширмочку.

Учебник прикладной геодезии был раскрыт на главе о проходке туннелей…

Я без обиняков спрашиваю:

— Когда начнете?

— Завтра, — отвечает Михаил.

— Туннель будет длинный?

— Длинный. От рудника в Рыбном долу до участка Шахта четыре. А что?

Михаил закрывает учебник и встает. Он на целую голову выше меня, и сейчас я вижу только смуглую пульсирующую ямку между отворотами пижамы.

— Это будет туннель по трехрадиусной кривой, но тебе нечего бояться.

Я не прерывала. Позволила ему отвести меня в кровать и укутать одеялом до самого подбородка. Михаил утешал меня, словно я плакала, повторяя, что тысячи инженеров строили туннели по трехрадиусной кривой и что, если проект правилен, обе части туннеля обязательно должны соединиться под землей в точно определенном месте.

— Случается иногда горизонтальное или вертикальное несовпадение, но ведь, если проект правильный, такого не может быть, верно?

— Верно, — ответила я, потому что всем своим напряженным сердцем чувствовала — Михаил нуждается именно в этом слове и, успокаивая меня, прежде всего избавляется от своего собственного страха. Еще в студенческие годы, когда перед экзаменами нужно было подбодрить Марию, я заметила, что ничто так не успокаивает встревоженного человека, как необходимость кого-то утешить. Поэтому я рассказала Михаилу о страхе, который испытала сегодня в классе. Рассказала очень подробно и откровенно: как-никак и женщина и мне можно не скрывать свою слабость.

7

Сегодня директор роздал руководителям групп журналы. Вручал он их торжественно, как вручают судовые документы уходящим в плавание капитанам.

Вот когда мне действительно удалось запомнить фамилии некоторых моих учеников. Чего только не писала я против них в графе «профессия»: слесарь, кочегар, шахтер — все названия, которые носит суровый мужской труд, день и ночь гремящий металлом и наполняющий вагоны Сортировочной токарными станками в сосновых ящиках, листами корабельного железа и углем, пахнущим земными глубинами.

Оказалось, что седого мужчину с третьей парты зовут Филипп.

— Филипп Николов, — назвал он себя, когда, поймав мой взгляд, поднялся из-за парты быстрым солдатским движением. — По профессии шахтер.

Запомнила я и имя шофера, который на первом уроке просил разрешения выйти.

— Семо Влычков. Шофер на Металлургическом комбинате, — громко произнес он и тут же добавил: — Шофер первого класса.

Я записывала и в то же время внимательно разглядывала учеников. И очень скоро сама уже умела отличать шахтеров от всех остальных. У них верхняя половина лба, защищенная во время работы козырьком каски, была очень белой, поднимались они из-за парты медленнее других, а в плечах таилась особая сдержанная сила.

— Иван Дочев, шахтер с Шахты четыре, горноспасатель.

— Костадин Костадинов, вальцовщик на Металлургическом комбинате, — глуховато проговорил худощавый белокурый юноша с последней парты.

Когда очередь дошла до сидевшего у окна мужчины средних лет, он только слегка приподнялся, осветив угол своей белой рубашкой, и, дождавшись тишины, отчетливо, чтобы всем было слышно, произнес:

— Димитр Инджезов. По профессии разрушитель.