Современная датская новелла

— Ты скоро увидишь — они хотят иметь все самое новое и дорогое, — объяснил коллега. — Обрати внимание на их кухни: морозильник, гриль, посудомоечная машина — весь набор. И посмотреть, до чего шикарные автомобили. Это все Кеннеди виноват, проклятый либерал…

Эрлинга так и подмывает напомнить коллеге о равноправии, но он молчит — к чему портить хорошее настроение? Настроение достигает своей высшей точки вечером, когда они обедают в Ньюарке и пропускают «еще по маленькой, чтобы вернуться домой в добром расположении духа». Усталость, облегчение от того, что отработан еще один дневной заработок, делают свое дело — в голове пусто, в пыльной дымке светятся серо-золотые небоскребы; гудки буксиров высвобождают мальчишеские надежды, которые, почти угаснув за все эти годы, сейчас вновь расправляют крылья, преисполнившись уверенностью в осуществимости мечты.

Эрлинг пожимает плечами:

— Замечательно, черт побери, у нас здесь в Штатах. Еще по маленькой для настроения.

Горя желанием исполнить обещание, он едет на Пятую авеню, в универмаг, покупает тончайшие платки, ленты, искусственный цветок и приходит в себя — мрачный, с головной болью, — лишь когда жена сердитым шепотом, чтобы не разбудить детей, выговаривает ему:

— Что это такое? Что это такое? Зачем мне все это? Лучше бы купил то, что необходимо. С твоей-то зарплатой.

По датским меркам пятьсот долларов в месяц — зарплата не маленькая; в Нью-Йорке же этих денег едва хватает. Гайморит у старшего обошелся в девяносто монет. Эрлинг не слышит слов жены — она хочет домой.

Утром, проводив Эрлинга, Маргрет выпивает еще чашку кофе и выкуривает сигарету, листая номер «Тиденс квиннер» — журнал присылает мать Эрлинга. Натыкается на свадебную фотографию своей школьной подруги — она снята на фоне какого-то имения.

На ее месте могла бы быть я. А я сижу в этой дерьмовой клетушке. Так-то вот! Посещением туалета, где она семь дней недели изучает колонку с советами врача, завершается единственное спокойное время суток, ибо даже ночью Маргрет не в состоянии избавиться от ощущения нужды и тесноты — в сон врывается шум уличного движения, кислый запах липкого тела мужа ударяет в нос каждый раз, когда она переворачивается на другой бок. Она чувствует себя усталой еще до того, как будит детей.

Отчаявшись, Маргрет отказывается от намерения вымыть пол и окна — каждое утро они покрыты слоем скрипящей грязи. Едва сдерживая вдруг подступившие слезы, она принимается поливать средством от насекомых все трещины, и реальные и выдуманные, потом стоя выпивает кофе — ноздри раздуваются, глаза сверкают — и внезапно размахивается и швыряет недопитую чашку об стену, по растресканной поверхности которой ползет жирный таракан. Раздается крик детей — она заперла их в спальне. Вечно у меня не хватает на них времени. Кофе стекает по стене. И как бывает при зубной боли, когда кончиком языка то и дело трогаешь больной зуб, точно желаешь убедиться, что боль действительно невыносима, так и сейчас она вызывает в памяти мучительные подробности: слева от дивана — швейная машинка, аккуратно разложенные мелочи — здесь они валяются как попало в картонной коробке; белый стульчик Трине, ее горшок под ним; двуспальная кровать, внушающая чувство уверенности и надежности; кусты под окном, за которыми теперь ухаживают чужие люди.

Эрлингу повысили зарплату.

— Значит, теперь каждые полгода ты будешь получать прибавку в пятьдесят долларов?

— Отнюдь. Прибавку я получу, только если того пожелает С. X. Некоторых сотрудников еще ни разу не повышали.

— Дома было как-то надежнее.

— Кому, черт возьми, охота возвращаться домой?

— Мне охота, Эрлинг.

— Почему это вдруг? — спрашивает он игриво, и такой тон означает, что он не воспринимает всерьез ее слова и вопрос задал лишь потому, что у него сейчас разговорчивое настроение.

— Я боюсь. — Маргрет не может сдержать слез.

— Дорогуша, — теперь в его голосе сквозит раздражение, — ну чего тебе бояться?

Она всхлипывает.

— Здесь так ужасно, я почти не осмеливаюсь выходить с детьми на улицу, один негритенок прямо вырвал куклу из рук Трине. Мне потом пришлось эту куклу мыть горячей водой, я так испугалась, она могла чем-нибудь заразиться. Со всех сторон только и слышишь всякие ужасы, а один пьяный схватил меня за плечо, возле супермаркета. Или возле прачечной? Нет, возле супермаркета, да, именно там, у него был такой отвратительный нос, он хотел денег, этот негр, ты бы видел его нос, это… А Бетти, ну знаешь, соседка, так на ее подругу напали средь белого дня прямо на Семьдесят шестой улице. Здесь повсюду грязь, если бы здесь не было так грязно…

Эрлинг сажает ее на колени.

— Господи. И только-то. Их бояться нечего: просто они намного непосредственнее нас, как дети. Они и мухи не обидят. Они ведь тоже люди, верно? А грязь — не думай об этом, мне, например, безразлично, если в квартире будет чуть-чуть пыльно.

Голова у нее наливается свинцовой тяжестью, глаза закрываются, его рука обнимает ее, и она заползает в норку, прижавшись лицом к его надежной груди.