– Тряпки? – повторил Сомс. – Говоришь как ребенок. Разве мы могли бы занять такое положение в мире, если бы были тряпками?
– Это от вашего себялюбия. Вы холодны и себялюбивы.
– Холодны, себялюбивы – и тряпки! Нет, это не подходит. Поищи другое определение.
– Ваша тряпичность – в вашем образе мыслей, в ваших разговорах, но ваш инстинкт обеспечивает вам успех, а вы, англичане, инстинктивно холодны и эгоистичны, Сомс. Вы все – помесь лицемерия, глупости и эгоизма.
Сомс взял немного варенья.
– Так. Ну а французы? Циничны, скупы, мстительны. Немцы сентиментальны, упрямы и грубы. Обругать другого всякий может. Лучше держаться друг от друга подальше. А вы, французы, никогда этого не делаете.
Статная фигура Аннет надменно выпрямилась.
– Когда связан с человеком так, как я связана с тобой, Сомс, или как мы, французы, связаны с немцами, надо быть или хозяином, или подчиненным.
Сомс перестал мазать хлеб.
– А ты себя считаешь хозяином в этом доме?
– Да, Сомс.
– Ах так! Можешь завтра же уезжать во Францию.
Брови Аннет иронически поднялись.
– Нет, друг мой, я, пожалуй, подожду, ты все еще слишком молод.
Но Сомс уже пожалел о своем замечании – в свои годы он совсем не хотел таких передряг – и сказал более спокойно:
– Компромисс – это сущность всяких разумных отношений и между отдельными людьми, и между странами. Нельзя чуть ли не каждый год заново портить себе жизнь.
– Это так по-английски! – пробормотала Аннет. – Мы ведь никогда не знаем, что вы, англичане, будете делать. Вы всегда ждете, откуда подует ветер.
Сомс, как ни глубоко сочувствовал такой характеристике, во всякое другое время обязательно стал бы возражать: неудобно признаться в собственном непостоянстве. Но марка падала, как кирпичи с воза, и он был раздражен до последнего предела.
– А почему бы нам и не выжидать? Зачем бросаться в авантюры, из которых потом не выберешься? Я не желаю спорить. Французы и англичане никогда не ладили между собой и никогда не поладят.
Аннет встала.
– Ты прав, мой друг. Entente, mais pas cordiale[8]
. Что ты сегодня делаешь?– Еду в город, – хмуро ответил Сомс. – Ваше драгоценное правительство напортачило во всех делах так, что дальше некуда.
– Ты будешь там ночевать?
– Не знаю.
– Ну прощай! Всего доброго! – И она вышла из-за стола.
Сомс угрюмо задумался над хлебом с вареньем – падение марки не шло у него из ума – и был рад, когда изящная фигура Аннет скрылась с глаз: сейчас ему было не до французских фокусов. Ему страшно хотелось сказать кому-нибудь: «Я же вам говорил!» – но надо подождать, пока найдется кому.
Прекрасный день, совсем теплый. И, захватив зонтик, чтобы предотвратить дождь, Сомс отправился на станцию.
В вагоне все говорили о Руре. Сомс терпеть не мог разговаривать с незнакомыми и слушал, прикрывшись газетой. Настроение в публике было до странности похоже на его собственное. Поскольку события причиняли неприятности гуннам – их одобряли; поскольку они причиняли неприятности английской торговле – их осуждали, а так как в данный момент любовь к английской торговле была сильнее ненависти к гуннам, события получили совсем отрицательную оценку. Замечание какого-то франкофила насчет того, что французы правы, ограждая себя любой ценой, было принято весьма холодно. В Мейденхеде в вагон вошел новый пассажир, и Сомс сразу понял, что сейчас начнется беспокойство. У пассажира были седые волосы, румяное лицо, живые глаза и подвижные брови, и через пять минут он уже спрашивал всех бодрым голосом, слышали ли они о Лиге наций. Первое впечатление Сомса подтвердилось, и он выглянул из-за газеты. Ну ясно, сейчас этот тип оседлает своего конька! Вот, пошел! Суть нe в том, объявил новый пассажир, получит ли Германия тумака, Англия – монету, а французы – утешение, а в том, получит ли весь мир спокойную и мирную жизнь. Сомс опустил газету. Если действительно хочешь мира, продолжал пассажир, надо забыть свои личные интересы и думать об интересах всего людского коллектива. Благо всех есть благо каждого. Сомс сразу почуял ошибку. Может быть, и так, но благо одного не всегда будет благом для всех. Он почувствовал, что если не сдержится, то возразит этому человеку. Человек этот чужой, из споров вообще ничего хорошего не выходит, но, к несчастью, его молчание среди общих споров о том, что от Лиги наций толку не дождешься, показалось оратору сочувственным, и этот тип непрестанно подмигивал ему. Спрятаться за газетой было бы слишком подчеркнуто, и положение Сомса становилось все более ложным, пока поезд не остановился у Паддингтонского вокзала. Он поспешил к такси. Голос за его спиной проговорил:
– Безнадежная публика, сэр, правда? Рад, что хоть вы со мной согласились.
– Конечно, – буркнул Сомс. – Такси!
– Если только Лига наций не будет функционировать, мы все провалимся в преисподнюю.
Сомс повернул ручку дверцы и повторил:
– Конечно. Полтри, – бросил он шоферу, садясь. – Его не поймаешь – этот человек определенно смутьян.