Современная польская повесть: 70-е годы

Судья (мальчику). Что тогда происходило вокруг дворца?

Мальчик. Трудно было разобраться.

Судья (мальчику). Было ли там какое движение?

Мальчик. Люди бегали, слышны были крики, недалеко что-то горело, иногда свистели пули, иногда они падали рядом, над полями стояли столбы черного дыма, сперва я подумал, что это большущие деревья, а это горели господские стога.

Судья (мальчику). Как долго сидел ты у того окошка?

Мальчик. Долго.

Судья (мальчику).

Как долго?

Мальчик. Долго, всю ночь.

Судья (мальчику). И тебя не искали?

Мальчик. Искали, но меня не было видно за развалинами.

Из последующего раздела, названного «Заседание при закрытых дверях», а также из того, что вспоминают старики — а они по-прежнему охотно рассказывают о войне, — я узнал, что война делает с людьми, какие мысли подсовывает им, а также то, что война — ото не только выстрелы, смерть, разваливающиеся дома, стоны, превращение человеческого спокойного и гладкого лица в лицо искривленное и обезображенное, но также и разные необычные мысли в самом человеке, разные необычные внутренние голоса в самой душе, а можно сказать, и трещины, взрывы и сдвиги в самой душе, и вот выходит наружу то, о чем человек не знал, может, едва догадывался либо таил в себе; рождается как бы новая, совсем иная душа.

Когда главный свидетель, мальчик, начал рассказывать о том, кто посещал ясновельможную паненку, спрятавшуюся в погребе, он упомянул сперва о двух неизвестных ему подростках; что ж, война, гул, взрывы и смерть вокруг, и ужасающие стоны, и весь этот перевернутый мир встряхнули, словно спичечные коробки, и одного и другого подростка, опрокинули в них то, что было упорядочено; и то, что было глубоко на дне, пошло наверх и задушило все остальное; и вот сперва какие-то два подростка, в которых из-за всей этой военной сумятицы влилась страшная отвага, подкрались развалинами к двери погреба; стало быть, откуда-то узнали, что погреб не пустой, что в нем находится не только бочка с вином.

Адвокат (мальчику). Откуда ты знаешь, что это были подростки, а не взрослые, ведь когда они вошли, было уже темно?

Мальчик. Когда заскрипела дверь и они пробрались в погреб, они зажгли спички, чтобы посмотреть, где ясновельможная паненка, тогда я увидел их, это были не взрослые.

Судья (мальчику).

Что было потом?

Мальчик. Потом сквозняком погасило спичку, и стало темно.

Теперь судья, заседатели и общественный обвинитель лопали в трудное положение, поскольку главный свидетель, ослепленный темнотой, не мог видеть и мог только, улавливая на слух, представить, что происходило в погребе, когда потухли спички, зажженные двумя подростками, которым вдруг в страшном хаосе войны, среди гула, пожаров и ужасающих стонов, среди трупов, плывущих по реке и валяющихся где попало, суждено было внутренне повзрослеть, и в них вдруг заговорили желания, едва осознанные ими; при виде этого перекореженного войной мира у них должно было возникнуть убеждение, что человеку многое, собственно говоря, все дозволено; ибо, если бы это убеждение не родилось у них, им не хватило бы отваги подкрасться развалинами к погребу, к обнаженной девушке; да к какой еще девушке — говоря на языке прежнего, странного мира, в котором земля шла вслед за богом, можно сказать — девушке лучшей породы, высшего круга, ясновельможной паненке.

Изложение главным свидетелем событий в погребе, скрытых мраком, царившим там после того, как потухли спички, еще более затрудняется тем, что свидетелю было двенадцать, ну, от силы тринадцать лет (тогда же, когда он притаился у окошка погреба, ему было еще меньше), и нелегко ему было рассказать о том, что происходило в погребе.

Однако суд, желая установить личность непрошеных гостей, которые, невзирая на бой, на свист пуль, нанесли визит нагой — воспользуемся старым определением — ясновельможной паненке, с удивительной назойливостью ворошил память мальчика и разными путями склонял его к даче показаний.

Эта настойчивость суда в расследовании подробностей визита двух деревенских подростков в погреб, хоть и не многое вносила в само дело — раз там подростки, то нет никого из обвиняемых, нет и А. В., — но все же дополнила общую картину.

Но, как я уже говорил, эта настойчивость, возможно, проистекала из того, что судья, заседатели, прокурор и защитник были не только работниками суда, но и людьми, которые, как обычные люди, ощутили страшный вкус этого события и хотели — можно сказать — отведать его не столько в интересах дела, подлежащего рассмотрению, сколько в интересах собственного любопытства.