Современная словацкая повесть

Он подскакивает и срывает с доски злополучное письмо, на кнопке остается обрывок. Каталин, однако, встает на стул и разглядывает обрывок.

— Отдай мне письмо, — поворачивается она к Яро.

— А читать умеешь? — Яро подносит ей конверт к самым глазам.

— Почем я знаю? — мнется растерянная Месарошова — за Яро слава образованного человека.

— Вот видишь, — попрекает ее Яро обманом. — А хотела мое письмо взять!

Когда Каталин не права и ее ругают, она чувствует твердую почву под ногами.

— Вот дурак! Я просто подразнить тебя хотела!

Яро возвращается в мальчишечью комнату. По дороге мнет в кармане тридцатилетнего вельветового пиджака проклятое письмо. Радости он никому не принес, а не искушенный в переписке Димко сейчас умирает.

Каталин берет обрывок и идет к Гунишовой — пожаловаться на Яро, отнявшего у нее письмо. Гунишовой, потому что она строже всех к Каталин и в доме — самая высокая.

Под доской остается стул, а под ним — стоптанные войлочные шлепанцы.

Битман яростно дозванивается в больницу. Состояние Димко серьезное, и именно поэтому необходима срочность. Если Димко умрет в доме, Битман не сможет похоронить его до среды — он-то знает, что за пьянь белохуторский Лацо Шольц, который не сегодня завтра получит деньги за пустую могилу. А ну как похоронить Димко в нее? Но на такой риск Битман идти не решается — чувствует на себе пристальный взгляд старой Канталичовой, которая только и ждет неопровержимого доказательства его своеобразного хозяйничания.

Больница в Лучшей Жизни наконец отвечает.

— Вы там что, спите? Жизнь в опасности! — кричит Битман — пусть весь дом слышит его.

Битману позарез нужно, чтобы Димко был уже в «скорой помощи», в больнице, только не здесь. Чтоб не помирал здесь до самой ночи, ведь управляющему вынь да положь место для инженера Благи — не то придется переносить в мальчишечью комнату кровать Иоганы. Однако Битман хочет невозможного.

— Карета только что ушла в Белый Хутор. Некий Шольц тяжело поранил Божену Югасову, ту самую, что ожила. Поднял ее на вилы в коровнике. Придется часок подождать. Вторая машина попала в аварию.

— А если мы сами его доставим? — Битман вспоминает, что во дворе стоят «жигули».

— Что с ним?

— Сердце. Восемьдесят шесть лет.

— Только на носилках.

Битман кладет трубку. Сквалыга Шольц здорово подкузьмил его. Битман выбегает в надежде остановить «скорую», которая уже гудит по дороге от сахарозавода, но вовремя отступает: за каретой летят милицейские «жигули».

Димко открывает глаза, чувствует, как сестра Лида Модровичова считает у него пульс. Но, погруженный в себя, никого не видит.

— Был я знатным точильщиком бритв, войлочные круги имел, под водой правил… весь Липтов за ползолотого мне бритвы носил… Пером торговал, мешками… А то скотину пас, с головы за выпас платили и харчей на Дюро[63] давали… Как что хорошее сделаю или возблагодарить меня хочешь, тут я тебе сразу Дюро, ан я-то Штефан, да ведь ты мертвая, старая моя… Надо быть, не станут по мне горевать, я же малопродуктивный… Под лопухом в углу живет лягушка, такая светло-зеленая в темную крапинку, так не раздавите ее… Видите просо? Тяжелые метелки долу к земле, желтых зернышек полные. Я бы пшенной каши… Дайте письмо…

Подают ему заклеенный конверт.

Димко держит в пальцах свое письмо.

— Буду о нем вспоминать…

Он умирает, гроб ожившей белохуторчанки ему велик.

В «Надежде» Швабек с десяти угощает Такача, пьют за скорую свадьбу и до того понимают друг друга, что говорят намеками. В знак согласия оба качаются.

— Ничего мне не говори! — Швабек знает все.

— Кой-чего скажу, — не унимается Такач.

— Попробуй-ка мне что сказать! — чуть погодя протестует Швабек.

— Только вот одно тебе скажу! — настаивает Такач.

— Да не говори, — яростно мотает головой Швабек.

— Как говорится… — ввинчивает дотошный Такач.

— Заявляю: без разговоров! Чтоб ни-ни! — воюет Швабек.

— Ан я скажу! — бубнит свое Такач и небрежно поднимает стограммовую рюмку. Моравец тут как тут — он придерживает руку Такача и наливает. Такач кивает. Швабек ревниво ко всему приглядывается, слова Такача не дают ему покоя.

— А он что на это? — берет он верх и, поднеся палец к губам, останавливает раскураженного Такача, так как ему не терпится добавить: — Что на это он скажет?

— А ты чего не скажешь? — изумляется Такач.

— Скажи прямо, говорит она, — подытоживает разговор Швабек.

Такач задумывается, проворачивает в голове, что он сказал, что слышал и что скажет. Когда Моравец было решает, что Такач заснул, тот вытаращивает глаза, свешивается над столом и тяжелым языком заключает беседу:

— Или.

С этим соглашается и Швабек, он раз-другой кивает, но по-своему — вбок. Припав виском к стограммовой рюмке, надетой на большой палец, он вдумчиво оценивает, к чему они пришли.

Питейщик Моравец, уже дважды терявший нить разговора, таким заключением несколько обескуражен и потому решает лучше заняться подсчетом выпитого.

Такач внезапно, точно лунатик, поднимается, берет Швабекову палку и намечает ею направление. Направление ведет его прямо домой.