Современная словацкая повесть

Кладбище треугольное, с одной стороны дорога, с другой — речка Тихая вода, а со стороны парка — ветрозащитная полоса. Могилы по углам, чтоб покойники не сцепились. В одном углу католики, в другом лютеране, в самом большом мертвецкая и богадельники — их перемерло куда больше местных.

На тракторе из кооператива приезжают вызванные по сему случаю похоронщики, Битмановы кореши — он всегда дает им заработать.

Обозленный могильщик Правда заканчивает могилу, терзает его поясница. Да если бы только эта беда!

Он с семьей едет в отпуск в Испанию — впереди всего день, а хлопот — на три; Иоганины похороны ему поперек горла, но могильщик Шольц заступит на его место только с понедельника, поскольку намерен взыскать плату за могилу, вырытую для ожившей белохуторчанки.

Иогана заплатила за похороны по церковному обряду, но спустя время деньги попросила назад, пусть семья заплатит, она так и написала Сильвинке. По дороге натужно, медленно трусят Йожка с Гунишовой — хотят предотвратить страшный грех, но Битмана голыми руками не возьмешь. В канцелярии свидетельство о смерти Иоганы без даты, приятель-врач заполнил его еще позавчера: он строит дом, на сегодня подрядил бригаду, собрался штукатурить снаружи. Стало быть, похороны по всей форме — не придерешься.

Гроб опускают в могилу и забрасывают его глиной. Йожка с Гунишовой и еще две-три старухи, что прибежали в последнюю минуту, пытаются петь церковную прощальную, но все едва переводят дух.

Димко, прижавшись рядом с Лоло к оградке, трясется от негодования. Он следит за каждым погребением — так ли оно совершается, но угодить ему невозможно. Димко был когда-то похоронным певчим и церковным запевалой; но с тех пор, как на него напала трясучка, вынужден помалкивать.

— Даже не звонят, — трясется Димко, сжав кулаки.

Погребальщики уходят, Битман идет с Правдой. Предлагает Правде продать ему золото, которое тот провезет контрабандой из отпуска. Правда кивает головой: такой сбыт ему по душе.

— А ну как я умру? — Димко, глядя на похороны, ужасается. — Хотя у меня оплачено по-церковному, — успокаивает он себя.

— Мужик тогда умирает, когда перестает верить, что там у него еще действует, — подталкивает его Лоло.

— Там давно все утихло, — трясется Димко, однако мысли его текут уже в ином направлении.

— Отбивай молодок у таких, кто на передок не больно лих.

— Где ж их найдешь? — Димко берет под сомнение слова Лоло.

— Такие сами настоящего мужика ищут, эти самолучшие, с ними не прогадаешь; как собьешь масло, так другой и съест.

Старенький Димко радуется, что в глазах Лоло он еще мужчина стоящий.

— Слабого мужичка узнаешь по тому, как он лоб морщит, — развивает дальше Лоло свою теорию. — На лбу у него три морщины залегают, хотя если инженер, то не обязательно, инженеры морщат лоб постоянно, даже когда работа ладится, — хихикает Лоло, — ведь на уме у них другая работа — не та, что для рук.

Димко забывает о никудышных похоронах, улыбается Лоло, трясется уже слабехонько.

— Остерегайся мелкой тарелки да большой лопаты. — Лоло карабкается на низкую оградку.

— Ты куда идешь? — Димко поддерживает его тяжелый зад.

— Те, что мочатся в одном месте, не свободные люди. — Лоло переваливается на кладбищенскую сторону. — Такие не видят неба от края и до края.

Димко понимает, что Лоло пускается наутек.

— Куда тебя несет!

Лоло и в ус не дует, пересекает кладбище и выходит на свободу.

Сразу же за деревней оглядывается, видит знак «Осторожно — дом пенсионеров».

Тяжелозадый Лоло вконец уморил Димко. Он возвращается в усадьбу, потрясенный приключениями беглеца.

Перед доской объявлений старушки-похоронщицы восхищаются пришпиленными письмами.

— Который этот Димко?

— Тот, что в саду работает. Два часа за крону, надо больно.

Запаренный Димко подходит к женщинам, чтобы до конца внести ясность, радуется, что о нем зашла речь.

— Я Димко, — представляется он и хочет еще сказать, что не за крону, а за восемьдесят геллеров и что работал бы и задаром, так как в саду ему хорошо, и, покуда хватает сил, он из него не уйдет.

— Письмо получили, — говорит ему та, что не знала его по имени, и указывает на доску, где всегда до конца обеда вывешивают письма, чтобы все видели, кому что пришло. Около двух, перед мертвым часом, письма берутся в постель. Там они прочитываются вслух, а в столовой, после мертвого часа, пишутся ответы. Те, что ничего не получили, тоже пишут.

— Я — Димко, — отмахивается Димко, как бы говоря: писем не получаю, без привычки у доски не останавливаюсь.

— Так тут письмо получили, — смеется старушечка, радуясь, что правда за ней.

Димко не понимает, что с ним творится.

К самым глазам ему подносят его имя на белом, солнцем рассвеченном конверте — аж глаза режет. Но он еще хорошо видит. Это его имя: Штефан Димко. Второй такой не живет на свете.

Димко хватается за грудь, сердечко откликается тихонечко, вдруг ему становится жарко, голова кружится…

Сверху палит солнце, и чем оно щедрей, тем больший вред принесет, раз корням пить нечего…