Современная словацкая повесть

— Раз в такой суете живут, значит, счастливы, — рассуждает вслух старый Яро, макая в стакан третий рогалик, хотя молока в нем уже нет.

Первой поднимается Каталин Месарошова и идет к опочившей Иогане Ендрейчаковой. Мертвецкая закрыта.

— Иогана, слышишь, а? — кричит Каталин из-за двери. — Кланяйся нашим!

Ева Канталичова тихо выходит из процедурной; она после ночного дежурства, зевает.

— Укол захотела? — пугает она Месарошову.

— Хорошей буду, хорошей! — пятится Каталин; зрение у нее притупилось.

— Лошадиной иглой уколю, — грозится Ева. — Мертвых оставь в покое, при жизни им тебя хватало.

Каталин уходит в комнату, заваливается на кровать и вполголоса жалобно плачет; ей не с кем поговорить. Только мертвые ее не ругают.

— Нечестивица! — ворчит в столовой взбудораженный Йожка. Он подходит к приемнику и включает его на полную громкость.

— Министр иностранных дел Богуслав Хнёупек прилетел в Варшаву, — сообщает дикторша.

— Хоть на мир поглядит, и то, — вступает старая Болехова. — Была я раз в Трнаве, батюшки светы, ну и грохоту!

Старичье сидит, слушает. По алюминиевым подносам снуют прыткие мухи.

Почтальон Канталич сдает в канцелярии пенсии. Игор Битман делит деньги. Состоятельные платят за себя сами. Кто с заведующим в ладу, и величает его «пан управляющий», и не дебоширит, получает остаток на руки. Алкоголики и смутьяны, с которыми у Битмана ненадобные хлопоты, ничего не получают, разве что двадцать крон на мелкие расходы, да и то зря. Деньги получают родные, когда наведываются сюда.

К парку возле Дома культуры подъезжает школьный автобус. Сегодня рабочая суббота, у детей субботник на школьном участке, где они выращивают овощи для учителей из Лучшей Жизни. У каждого ученика своя грядочка, которую он сегодня прополет, потому как занятия потихоньку кончаются, а сорняк обещает быть буйным. Йожко Битман с одноклассником Пиштинко Моравцем замышляют дать деру с субботника.

Иоланкины одноклассники, собираясь на «балдеж» у старой мельницы, друг с друга глаз не спускают. Иоланка точит лясы с маленькой Зузкой Модровичовой о Еве Канталичовой и об ихнем Золо.

Напротив Дома культуры белым слюдяным бризолитом сверкает общее здание почты, торгового центра и национального комитета.

Яна Швабекова сидит на первом этаже за застекленной конторкой, заведует почтой.

Звонит телефон, в трубке слышится изменчивый голос Евки Милоховой:

— Ваш почтальон в нетрезвом виде безобразничает по деревне!

— Кто у телефона? Пани Милохова? — догадывается Яна: в деревне всего пять частных абонентов.

— Неизвестный друг, — отвечает гораздо более глубокий голос, что озадачивает Яну.

— Он будет привлечен к соответствующей дисциплинарной ответственности, — обещает Яна Швабекова официальным тоном, какой часто слышит по радио.

— Разрешите поблагодарить вас от имени общественного порядка, — заканчивает Евка утробным голосом, давясь от смеха, и быстро вешает трубку.

Чтоб не забыть, Яна записывает: отчитать своего единственного почтальона Канталича. Она смотрит в счета, а видит Феро. В глазах у нее стоят слезы.

Евка Милохова прикидывает, как бы все устроить так, чтобы стать почтальоншей, ведь Канталича стопроцентно теперь выгонят. Почта видится ей блестящей возможностью приобщиться к людям. Ей очень не хватает людей. Евкина семья далеко, а подружку она так и не завела здесь; в кооперативе работа тяжелая, а на сахарозавод — Милош не пустит.

— Знаю этих мужиков, — скажет он Евке.

Евка их не знает и потому молчит. Она одна, и с ребенком ничего не выходит. Милох деньгу гонит, вечно в пути. Евка приберется, псу кинет и сидит глотает толстенные романы о неведомых друзьях-приятелях.

Громкоговоритель играет музыку для наших юбиляров. В столовой все внимательно слушают свою самую любимую передачу.

— Букет поздравлений мы приносим нашему дорогому дедушке Игнацу Чичману из Железовиц, который отмечает сегодня свой прекрасный семьдесят третий день рождения.

— Не знаю такого, — удивленно качает головой морщинистая Вихторичиха. — В Железовицах никогда не была.

— По случаю этого замечательного юбилея желают ему много радостных минут в кругу самых близких пятеро детей, семнадцать внуков и два правнука, которые посылают дедушке горячий поцелуй.

— Ну давай еще, Чичман, поднажми! От каждого мальца по полпоцелуя, — хихикает Лоло.

— Мне-то больше годков, — утешается Гунишова.

— Мы лучше, — радуется Милка Болехова. — Мы лучше. Нас сто тридцать! — заносится она, похлопывая себя по широким оравским[59] бокам.

— Были тут Долежаловы, золотую свадьбу справляли, — говорит Димко. — Сыграли им хорошо, и все по именам себя перечислили, и все такое. А вот навестить их никто не приехал. Он-то давно умер, а она, кажись, в позапрошлом.

— Давай, Чавойский! Еще поживи! — подбадривает Лоло следующего любимца. Слово «еще» будоражит Лоло.

По столовой разносится трогательная песенка о белых хатках в долине. У Вихторичихи в глазах стоят слезы. А как она моргнет, скатываются они по извилистым морщинам. От умиления чмокает она впалыми слюнявыми губами.