Современная словацкая повесть

Беспечальная Милка Болехова подпевает певцу. Под ухом прыгает у нее опухоль, так как поет она с вдохновением. Пластинки Душана Грюня она собирает, потому что он очень толстый.

— Когда дочка замуж шла… — сворачивает она вдруг в сторону от белых хаток, но тут же забывает, что было у нее на уме.

— И честная была? — подхватывает Лоло.

— Честная! — Милка все-таки верит.

— С последнего раза, — подхихикивает Лоло. — Небось знаете, почему женщины вот так ходят? — Лоло переваливается тяжелым задом с боку на бок. Пенсионерки чуть не лопаются от смеха: ну и женщина получилась из Лоло.

— Не знаете? У женщины нету дышла, потому они и теряют направление, мужики ходят прямо.

— Придумал тоже, дышло! — прыскает довольная Милка и заражает смехом всех остальных, у Терезии Гунишовой и то подергиваются тугие уголки губ. Один Йожка упрямо слушает очередное поздравление. Жаль только, что радио нельзя включить еще громче, чтобы заглушить все эти непристойности.

— Тихо! — требует Йожка.

— А что есть у женщины? — никак не возьмет в толк Вихторичиха.

— С позволения сказать, подбрюшника.

— Откуда ты всего набрался? — заходится смехом Милка. — Ух ты бедовый!

— Всё старые армейские смехи-потехи, в двух армиях отслужил.

— Ад рыдает, тебя призывает! — грозит Йожка указательным пальцем.

— И в аду люди живут! — Лоло все трын-трава.

— Обратись к вере! — наставляет его Йожка.

— Заставь дурака богу молиться, он только лоб расшибет! — упоенно потешается Лоло над побуревшим Йожкой. — Кукуреку-у, проснись! Проспал ты время!

— У каждого свое особое биологическое устройство, — вступает в разговор садовник Димко. — Позвали меня аккурат в суд и сказывают: папаша, говорите как на духу, а иначе в тюрьму сядете! Что делать? Говорил, что знал. И обошлось, не посадили.

— Свидетелей не сажают, — замечает Вайсабел, который эту историю знает во всех подробностях — слушал ее сто пять раз.

— Но так мне сказали! — Сухонький Димко вновь переживает этот ужас, ломая над собой в отчаянье руки.

В дверь входит заплаканная Каталин, привлеченная смехом. Все с минуту глядят на нее. Она подсаживается к полке с газетами, вытаскивает старую «Правду»[60] и начинает читать.

— Охохошеньки! Панельные дома рушатся! — качает она головой над репортажем.

— Подно-о-сы, — вытягивает разгоряченная Маришка Ваврекова, улыбаясь в кухонное окошко.

— …желают много здоровья и оптимизма, — врывается бодрый голос с педерастическим упоением.

Старичье поднимается, относит подносы. Дежурная Вихторичиха вытирает столы влажной тряпкой.

— А что такое оптимизм? — У Димко трясутся руки. Они не просто так трясутся, все дело в нервах. Когда хотят — задергают его, а нет — так нет.

— Кожа да косточки у него, — кивают на Димко две старухи-говорухи — Ивета и Дана.

Яро задумывается: надо бы объяснить смысл понятия «оптимизм», но что-то мешает ему.

— Это такая радость, — говорит он Димко.

— Хорошо перепревший годовой навоз. Коровий, — улыбается Димко худенькими щечками, на которых уже нет растительности.

— Для садовника это и есть тот самый оптимизм, — соглашается Яро.

Димка лукаво улыбается — до чего же хорошо он понял такую сложную вещь. Он уважает Яро, у Яро — университет.

— Когда дочка замуж шла, в платье в крапинку была… Ну, в крапинку! Почем мне знать, в какую? — гудят друг другу в уши говорухи.

— А в какую крапинку? — никак не догадываются они.

— В дерьмовую, если маку объешься, — подсказывает им Лоло-дурак. И всем сразу легче, потому как они, ясное дело, умнее бесстыжего Лоло.

— «Когда двое встретятся, две прямые скрестятся», — несутся из репродуктора рифмы неувядаемого шлягера.

Старушки поют вместе с перезрелой певицей.

— Что такое «мендосино»?[61] Все время об этом по радио говорят, — интересуется Милка Болехова.

— Это когда святой дух на тебя нисходит. — Лоло искоса поглядывает на Йожку. — И уж не знаешь, что с тобой творится, сердце бьется, как колокол, и ты чувствуешь, что вот-вот упадешь замертво.

— А когда это бывает?

— А как ляжешь с настоящим мужчиной — вот тебе и «мендосино».

— Так поэтому, значит, и поют, что цель моего пути всегда «мендосино», — наконец осмысливает Милка многажды повторенный рефрен.

— Ох, и нечестивцы в этом радио, — грозится Вихторичиха, глядя на Йожку.

Лоло не выдерживает, закатывается смехом.

— Мы-то уж так, спокойненько, где уж нам «мендосино», что скажете, уважаемый Йожка?

Возле Лоло пристраивается точильщик Ян Требатицкий; разговор его берет за живое, но сам он молчит, потому что из города — про свои муки не рассказывает.

— …еще много-много лет в кругу самых близких, — обещает теплый, бархатный голос — рука так и чешется погладить его.

— Никому не желают легкой смерти, — хмурится Томаш Вайсабел. Более всего он боится долгих страданий.