Современный сонник

Харап забросил вожжи на мокрую спину лошади, подошел к телеге сзади, сел верхом на оселину и приподнял домотканый коврик, из-под которого тускло сверкнули никелевые оковки. Медленно, не торопясь, он выгреб из-под сухих стеблей гороха два чемодана и, подойдя к калитке, толкнул ее ногой.

Приезжая сбросила с головы мешок. Мы увидели женщину в клеенчатом плаще, по-деревенски закутанную в большой платок. Она осторожно спустилась с телеги, пользуясь ступицей колеса, как подножкой брички, и вошла к нам во двор.

Здесь она остановилась возле сарая. Гонимый ветром дождь стегал ее по ногам, а она смотрела на наш дом и на нас, столпившихся на пороге. Потом низко поклонилась и торопливо направилась к той двери, которая давно уже была на запоре.

— Регина! — крикнула пани Мальвина.

Она растолкала нас, подбежала к Регине, вырвала у нее из рук небольшой узелок.

— Вернулась!

Харап уже вошел в дом, а женщины отчаянно, с плачем, целовались посреди двора. За черной решеткой забора стоял партизан, промокший, как курица. Он держался за столбик, откинувшись назад с таким видом, словно собирался выломать прогнившее дерево. А со стороны железной дороги медленно, в своем обычном заторможенном темпе приближался Ромусь. Он остановился возле партизана и стал нервно поплевывать.

Обе женщины заперли за собой дверь.

— Глядите-ка, — заговорил Ильдефонс Корсак. — Мы воображали, будто она в Америке, а тут, на тебе, вернулась так же налегке, как уехала.

— Те же самые чемоданы привезла, — лениво заметил Ромусь у забора.

Харап вернулся, молча оглядел нас и, шлепнув по голенищу суконной шапкой, стряхнул с нее дождевую воду. Потом он подошел к лошади, снял с нее торбу с овсом и надел уздечку с пунцовым помпончиком, влез на телегу и, ни слова не сказав, покатил по дороге, изборожденной бесчисленными потоками дождевой воды.

— А мы вас до сих пор искали, — медленно сказал Ромусь, — и в Заельняках были, и в Подъельняках, и на Повстанчей Гурке, и в подземелье старого замка заглядывали.

— Почему ты не искал меня в Солецком бору, Ромусь? — спросил я, приподняв распухшую ступню и от того сразу почувствовав облегчение.

Ромусь стал сплевывать еще быстрее, чем раньше. Я доковылял до калитки, отворил ее и вышел на улицу. Он повернулся ко мне и смотрел так, будто впервые меня видит. Партизан раскачивался, вцепившись рукой в столбик ограды, и поглядывал на то окно, в которое столько раз по ночам стучался.

— Ну, что скажешь, Ромусь? — спросил я.

— Свое-то я давно уже сказал, — мрачно ответил он и отвел взгляд.

Из форточки в соседнем доме высунулась рука, торопливыми жестами подзывая кого-то из нас. Я ткнул пальцем в себя. Рука, свесившаяся из форточки, еще раз помахала мне.

Я заковылял в ту сторону, проваливаясь по щиколотку в жидкую грязь. Наконец я остановился возле живой изгороди, облезлой, как старая щетка.

Шафир шире приотворил окно.

— Кто приехал?

— Женщина из кооперативной лавки. Зовут ее Регина.

— Она что, отсутствовала?

— Да, уезжала.

— Так почему же такое сборище?

— Потому что она не хотела сюда возвращаться.

— И вернулась?

— Как видите.

Шафир стянул на груди поношенный пиджак, который, вероятно, заменял ему уютную пижаму.

— Я сегодня не выхожу из дому, — сказал он. — У меня, знаете ли, легкие, как паутина. Чуть глотну сырости, и они уже играют на всех сорока восьми басах.

— Кое для кого и такой день хорош.

Он внимательно посмотрел на меня.

— На что вы намекаете?

— Упаси боже. Я просто так сказал.

Он еще тщательней запахнул пиджак.

— Что это я хотел сказать? Ага, у меня к вам дело. Мы должны созвать собрание местных жителей. И к тому же в ближайшие дни.

— Я болен. Я вам уже говорил.

— Ситуация сложилась такая, понимаете ли, что сейчас не время болеть. Я завтра тоже поднимусь. Членские взносы платить — этого мало.

— Но я ведь здесь проездом.

— Ничего. Как раз это и хорошо. Мы должны созвать собрание. Здесь наших мало. Каждый человек на счету.

Я собирался что-то сказать, но Шафир меня не слушал, он говорил быстро и горячо:

— Как бы то ни было, это нас касается в первую очередь. Мы сами должны все сделать. Я на вас рассчитываю, хороший товарищ нам очень пригодится. Такова ситуация, помните об этом.

Он захлопнул окно и долго весь сотрясался над цветочным горшком с миртом; со стороны можно было подумать, будто он надо мной смеется, а он просто кашлял.

Я вернулся. Все уже разошлись, только партизан торчал у забора. Он на меня и не взглянул, промок до нитки и вымазался зеленой плесенью забора.

Я вошел в дом, сел на кровать и бессмысленно уставился на кучку обрывков белой бумаги, испещренной крупными каракулями Ильдефонса Корсака.

Снова появилась пани Мальвина с горькой гримасой на лице. Она села на краешек стула, устремила страдальческие глаза на стеклянную банку с японским грибом и ждала, когда же я проявлю любопытство и буду задавать ей вопросы.

Я дрожал от холода.

— Ну и что? — спросил я.

— Уедет. Как только получит работу, уедет.

— Куда же?

— А бог его знает. Разве мало квартир. Путевой мастер обещал ему место обходчика.

— О ком вы говорите?

Она посмотрела на меня с обидой и осуждением.