Современный сонник

— Я начинаю подозревать, что вы со мной встречаетесь исключительно из-за моего мужа.

— Мне очень важно знать то, о чем я спрашиваю.

— У каждого есть свои тайны. Я не знаю. Иногда он исчезает, даже среди ночи, потом возвращается, словно после тяжелой работы. Есть у него такая странность, но я никогда об этом не думала.

Меня уже непрерывно трясла лихорадка, я скрючился под мокрым плащом, прижавшись головой к ее теплым коленям. Она перебирала мои волосы, прядку за прядкой, как бы снимая с них сухие еловые иголки.

— Поздно уже, — я щелкнул зубами.

Ее руки остановились на моих висках.

— Выкурим по сигарете, ладно? — прошептала она.

Она давилась мокрым, едким дымом. Река гудела, как дремучий лес во время грозы. Чтобы сдержать дрожь, я закусил край воротника. Пригибаемый ветром, мокрый куст ритмично царапался о стену.

Она крепко стискивала пальцами мое плечо и я не решался напомнить ей, что нам пора расстаться. Отгороженная темнотой, она утратила все запомнившиеся мне черты, я не узнавал ни ее прикосновения, ни ее дыхания, ни улыбки, которую угадывал в иные моменты.

— Может, вы уже превратились в ведьму? Верно я говорю? — спросил я.

— Может быть, — она глубоко затянулась сигаретой, и я увидел мелкие зубы в приоткрытом рту и черную тень старомодной ямочки на подбородке.

— Все в порядке, — сказал я. — У колдуний не бывает таких банальных ямочек.

Я хотел поудобнее сесть на соломе, но она снова стиснула мое плечо.

— Уехали бы вы со мной? — спросил я сквозь дрожащие губы.

Она долго тушила об пол сигарету, потом обняла меня, как раньше.

— У вас жар, — она прикоснулась губами к моему лбу.

— Надо уже идти. Я вас заражу гриппом.

— Ко мне не пристает зараза. Я уже сколько раз говорила вам.

— У меня на губах что-то выскочило.

Она прикоснулась своими губами к моим.

— Девичья болячка. Лихорадка, — шепнула она мне в рот. — И вам не стыдно? Огромный двухметровый детина с душой девчонки.

Я пошевелился, пытаясь высвободиться из ее объятий, но она сплела пальцы на моем локте.

— Может я вас шантажирую и принуждаю встречаться со мной? — спросил я. — Право не знаю, что об этом думать.

— Никто меня не может к чему-то принудить.

— Мне это очень нравится. Люблю независимых женщин.

— Я заметила.

— У меня ужасно болит голова.

— Вы хотите уйти?

Она отпустила мое плечо. В висках назойливо стучал пульс. Мне стало очень холодно, я покачнулся и ударился лбом о ее спину.

— Надо идти, — тихо сказала она. — Вам следует перед сном напиться чаю с малиной.

— Вы на меня сердитесь?

Она поднялась с соломы, и я какое-то время не знал, что с ней происходит. Потом я различил ее силуэт на фоне окна, изрезанного полосками щелей. Она качала головой, повторяя хорошо знакомый мне танцевальный вызывающий ритм.

— Вся прическа пропала, — пожаловалась она своим низким обычным голосом с едва уловимой хрипотцой. — Полдня я над ней трудилась и вот, на тебе, одни лохмы. Невезучая я, верно?

Я услышал в ее словах скрытый упрек, встал с пола и долго не мог попасть руками в рукава плаща, измятого, как простыня. И когда я собрался ответить ей, она уже исчезла.

— Юстина, — позвал я.

Я решил, что она ждет меня на крыльце. Сильный порыв ветра подхватил меня и прижал к мокрой деревянной колонне. Тьма мрачно гудела вокруг.

— Юстина! — снова крикнул я.

В моей комнате на ящике радиоприемника стояла зажженная свеча; она горела уже давно, потому что с подсвечника свисали сосульки застывшего стеарина.

Я подошел к окну и стал разглядывать в стекле свое расплывающееся отражение. Я хорошо знал это довольно заурядное, худое лицо. Глядя на него, я понимал, что обязан соблюдать чувство меры и довольствоваться тем, что дает сама жизнь. За окном ветер бешено носился по улочкам, сплошь покрытым лужами.

В комнате Корсаков кто-то нудно причитал, словно захлебываясь, рассказывал невеселую историю. Я подошел к двери и посмотрел сквозь щель. Посреди комнаты, которая служила одновременно кухней и столовой, повернувшись лицом к окну, выходившему на восток, стояли на коленях Корсаки. Они бормотали какие-то несуразные молитвы, нескладные, составленные наспех, и низко, до самой земли, били поклоны; так самозабвенно бить поклоны они научились у очень несчастливых людей, среди которых прожили всю жизнь. Свет, падающий от свечи, ласкал их согбенные спины и серебряные головы, похожие на снежные шары. Дом скрипел, как корабль, прогибался под тяжестью мощного рева, который несся с реки.

— Вы еще не спите?

Застигнутый врасплох, я резко отпрянул от щели. Регина, в накинутом на плечи шерстяном платке, стояла в дверях, выходивших на веранду.

— Они молятся, — сказал я.

— Я услышала из моей комнаты. Они уже два часа плачут. Прямо страх берет. Сразу видно, что они с востока. У вас тоже не горит электричество?

— Нет. Кто-то свечу поставил.

— Вы тоже родом из тех краев?

— Да.

— И вас не тянет съездить туда, посмотреть, как теперь там живут.

— Я был несколько лет назад.

— Ну и что?

— Ходил по знакомым старым дорожкам, и у меня сжималось сердце. Все казалось маленьким, тесным, убогим, совершенно не похожим на то, что я хранил в памяти.