Современный сонник

— Немцы вывезли их в Подъельняки и там, под замковой горой, расстреляли всех до одного. Случилось это поздней осенью, возможно, что как раз в судный день.

— Я не обнаружил никаких следов.

— Здесь было старинное еврейское кладбище, но его распахали и проборонили во время оккупации, теперь уже никто не отыщет это место.

— И ничего не осталось от всей их жизни?

— Осталось ли что-нибудь? — переспросил монах. — Пожалуй, только бор, да река, да холмы, на которые они смотрели.

Снова сверкнула зеленоватая молния, мы ждали, пока гром найдет наконец для себя логово.

— Приходите к нам, — сказал монах.

— Мне все так говорят.

— Простите? Не понял.

— Ничего существенного. Спокойной ночи.

— Будьте осторожны. Вода прибывает. Утром дойдет до железной дороги.

— Спокойной ночи.

Сола гудела в темноте. Я ковылял, вытянув перед собой руки, навстречу голосам вздыбленной земли. Так я добрался до сада, прошел между голыми деревьями, которые теребил и дергал ветер, поискал глазами белую вишню — ее уже не было, осенний дождь оборвал цветы.

Ступая по сплошному ковру размякших листьев, я поднялся на крыльцо, отодвинул знакомую доску и вошел в пустой дом с таким чувством, будто очутился в нефе костела. Снаружи в один тон гудел ветер. Наверху, под крышей, что-то стучало, как колотушка костельного служки в страстную пятницу.

— Юстина, — негромко позвал я.

Мне никто не ответил.

— Вот и хорошо, — с облегчением пробормотал я, но уже минуту спустя почувствовал досаду.

Дождь с новой силой хлестнул по гонтовой крыше. Я продвинулся еще на несколько шагов в этой большой комнате, пропахшей гнилью.

— Юстина!

Молния ярко осветила щели в забитых досками окнах, и я увидел ее — она стояла передо мной на расстоянии вытянутой руки.

Когда грохот грома утих, я спросил:

— Вам не страшно?

— Ведь это я вызвала грозу. Разве вы не знаете?

Я сник, раздумывая, что бы ей ответить, и в полной темноте не отводил глаз от окон — ждал следующей вспышки молнии.

В конце концов я стал искать ее вслепую. Она стояла не двигаясь, сплетя руки на груди.

— Нет, — прошептала она, когда я, сев на кучу сырой соломы, попытался потянуть ее за собой.

Я сидел один.

— Какое бессмысленное упрямство.

Она стояла на том же месте в темноте и молчала.

— Вы дрожите, — сказала она наконец.

— Я вывихнул ночью ногу.

Раздался скрип шагов: она села рядом со мной, и я почувствовал нежное тепло ее дыхания.

— Река подошла уже к самому нашему дому, — тихо заговорила Юстина. — Картина ужасная. Плывут целые деревья с корнями, части каких-то строений. Я видела даже дохлую корову. Пожалуй, нам придется бежать.

— А они? Люди со стройки?

— Уехали. Остались только машины и пустые бараки.

— Вам холодно. Я накину на вас плащ.

— Нет, нет, — возразила она. — Мне вовсе не холодно.

Я укрыл ее полой дождевика. Она не сопротивлялась, но словно и не замечала моих забот — сидела неподвижно, а я кончиками пальцев чувствовал, что ее кожа стала жесткой от холода. Капли величиной с желудь бомбардировали валявшиеся на полу бумаги.

— Мне кажется, что я вас обманываю, Юстина.

— Вы меня обманываете?

— Да, у меня такое ощущение.

— Это не так-то просто.

На меня снова накатил приступ дрожи. Я стиснул зубы, чтобы они не стучали так громко.

— Пожалуйста, скажите мне, что вы на самом деле обо мне думаете, — спросил я немного погодя.

— Я ведь колдунья. Верно?

— Эх ты, дурочка, — неслышно сказал я и притянул ее к себе.

Я целовал ее стиснутые губы, неумелые и бесстрастные. Мы упали навзничь, и перед моим взором опять появился крутой пригорок, тропинка, красная от покрывавших ее хвойных игл, и партизан, барахтающийся, как рыба на песке. Я поборол ее сонную пассивность и приник к ее теплому телу.

Потом я сокрушенно слушал свое тяжелое дыхание и заметил, что одежда наша впитала в себя дождь, что солома стала скользкой от сырости и что даже руки у меня мокрые. В ямке над ее ключицей я согрел своим дыханием одно местечко, и там уже скапливалась влага, которую я надышал.

— Ты… Ты счастлива? — спросил я настойчиво.

Но она не ответила. Я сел и привел в порядок и ее и мою одежду. Ветер скользил по крыше, где-то стукнуло, как будто захлопнулась дверь, впустившая странника.

— Ничего ты не понимаешь, — тихо сказала она, садясь рядом со мной.

Я достал пачку сигарет. Она отыскала мою руку и взяла одну сигарету. Мы закурили, загораживая огонь от сырости, проникавшей сквозь все щели дома. Когда при затяжке разгорались красные огоньки, мы украдкой наблюдали друг за другом.

— Вы дрожите, — сказала она.

— Я ночевал в лесу.

Она обняла меня свободной рукой. Плащ сполз с ее спины, но, погруженная в свои мысли, Юстина этого не заметила. Я прижался к ней, меня все чаще била лихорадка. Юстина бросила сигарету, которая долго шипела, агонизируя на полу в венчике розового света. Теперь она обняла меня второй рукой и укачивала, переняв мою манеру.

— Скажите мне, пожалуйста, бывает ли так, что он внезапно исчезает на какое-то время, будто для того, чтобы скрыть свое состояние, свое психическое расстройство, право не знаю, как это назвать.

Она стала меня сильнее укачивать.