Сожженные революцией

В отличие от Струве, Бердяева и многих иных легальных марксистов и социал-демократических доктринёров Александра Коллонтай восприняла учение о социальной революции не отвлечённо-теоретически, а по-женски практически. В своих воспоминаниях (весьма схематичных и по-советски отредактированных, но в некоторых эпизодах искренних) она пишет о том, как с мужем и друзьями поехала в Нарву в 1896 году. Ради любопытства решила посетить крупнейшую фабрику города – Кренгольмскую мануфактуру – и общежитие рабочих.

Из мемуарного очерка Александры Коллонтай «Годы юности»:

«На полу среди нар играли, лежали, спали или дрались и плакали маленькие дети под присмотром шестилетней няни. Я обратила внимание на маленького мальчика одного возраста с моим сыном, который лежал очень неподвижно. Когда я нагнулась, чтобы рассмотреть, что с ним, я с ужасом убедилась, что ребёнок мёртв. Маленький покойник среди живых, играющих детей… На мой вопрос, что это значит, шестилетняя няня ответила:

– С ними это бывает, что они помирают среди дня. В шесть часов тётя придёт и его уберёт»[180].

«Одного возраста с моим сыном…»

«С ними это бывает…»

Этот момент стал в жизни Александры Коллонтай переломным. Все долгие поиски своего особенного пути, самоутверждения, жизненного служения сфокусировались в одном видении: маленький мертвец на грязном полу общей комнаты душного полутёмного барака. И вокруг него возятся, кричат, играют похожие на него маленькие живые мертвецы. Сложилось ясное сознание: так жить нельзя. Общество, которое устроено так, не имеет права на существование. Его надо переделать. Этой цели надо посвятить себя целиком.

Если бы Шурочка Коллонтай росла и воспитывалась в той среде, где горела бы хоть искорка живой веры в Бога, она, возможно, стала бы монахиней-подвижницей, сестрой милосердия, создательницей приютов и больниц – русским прообразом матери Терезы. Но в сформировавшем её интеллигентном дворянском мире вера в Бога считалась глупостью и мракобесием, а идолом, которому поклонялись, была идея прогресса. Оставался один путь: радикальное социальное переустройство мира на прогрессивной основе. Революция.

И Коллонтай уходит в революцию.

IV

Цена человека

В 1916 году в издательстве «Жизнь и знание», руководимом нашим знакомцем В. Д. Бонч-Бруевичем, вышла книга Александры Коллонтай «Общество и материнство». Обширное, профессионально выполненное социологическое исследование. Если внимательно прочитать его, станет отчасти понятно, почему в России революция приобрела такой катастрофический размах и характер.

Вот некоторые бесстрастно-объективные данные из этой книги.

Смертность среди детей до одного года в 1901–1908 годах в России составила 27,2 случая на 100 рождений. По этому показателю (как, впрочем, и по рождаемости) Россия занимала первое место в Европе, в разы превосходя весьма в те времена неблагополучные Англию, Францию, Германию, опережая даже экономически отсталые Румынию, Болгарию, Сербию. В этой чёрной статистике лидировали не имперские окраины, а центр. Самые высокие, поистине чудовищные цифры – в Калужской и Вятской губерниях. Здесь из каждой 1000 рождённых родители свезли на погосты соответственно 358 и 356 младенцев до года, а к пяти годам эта убыль составила 476 и 508 маленьких душ. Лишь немного отставали губернии Владимирская, Московская, Костромская. Тут повсеместно почти половина детей умирала, не научившись толком говорить… Причём ситуация была примерно одинакова в больших городах и в захолустных деревушках. В целом по России лишь один из трёх родившихся доживал до взрослых лет.

За этими цифрами – страшный в своей бессмысленности конвейер рождений и смертей. Рождаемость в России тех лет была очень высокой – около 50 рождений на 1000 человек в год. Это значит, что среднестатистическая русская женщина, рожая раз в три-четыре года, произвела на свет шесть – восемь детей. То есть каждый раз выносила, претерпела муки родов, кормила грудью, лелеяла, ночей не спала… И потом оплакала и похоронила одного… второго… третьего… четвёртого… При этом заметим: 90 процентов русских женщин – крестьянки, фабричные работницы, служанки – работали наравне с мужчинами. Никакого отпуска по беременности и родам им не полагалось, а уж об оплате нетрудоспособности нечего и говорить. Родила, за неделю оклемалась – и вперёд, трудиться: в поле, на кухню, за станок…

(Замечу от себя – в скобках. Моя крёстная, окончив после революции медицинский институт, в 1920-х годах работала несколько лет сельским врачом в одном из дальних уездов тогдашней Новгородской губернии. Она рассказывала: её пациентками были в основном женщины с тяжелейшими, глубоко запущенными женскими болезнями. Причина – постоянные роды без медицинской помощи и тяжёлый физический труд: пахать землю, колоть дрова, носить воду, ходить за скотиной… К сорока годам это были уже старухи.)