Спартак

— Послушай, римский консул… Я знаю, что немногие мои солдаты, попавшие к вам в плен, были распяты, и вижу, что по отношению к нам, гладиаторам, вы, римляне, не признаете международного права. Поэтому предупреждаю тебя что если в течение двадцати дней я не получу награды, в мой лагерь, оружие и доспехи, которых я требую, четыре тысячи ваших солдат, взятых мною в плен при Фунди, будут тоже распяты.

— Как?.. Ты осмелишься?.. — воскликнул консул, побледнев от гнева.

— Все дозволено с такими людьми, для которых нет ничего святого и которые ничего не уважают… С вами — позор за позор, убийство за убийство, резня за резню… Иди!..

И он снова приказал консулу удалиться.

Оставшись один, фракиец долго ходил взад я вперед перед своей палаткой, погруженный в мрачные и печальные размышления.

Затем он велел позвать Крикса, Граника и Эномая и сообщил о предложениях консула Теренция Варрона Лукулла, за исключением тех, которые касались сокровенных тайн его любви к Валерии.

Три начальника горячо одобрили благородное поведение Спартака и были тронуты его великодушным самопожертвованием: они ушли от него, переполненные еще большей любовью к своему доблестному другу и верховному вождю.

Спартак вошел в свою палатку, когда уже настала ночь. Он снял панцирь, оружие и бросился на свое ложе. Долго он ворочался с боку на бок и уснул очень поздно, забыв погасить терракотовую лампу.

Он спал уже около двух часов, сжимая рукой медальон Валерии, который всегда носил на шее, как вдруг был разбужен долгим и горячим поцелуем в губы. Он проснулся, сел на постели и воскликнул:

— Кто это? Кто здесь?..

Он увидел стоящую на коленях красавицу Эвтибиду, которая, сложив свои маленькие руки в знак мольбы, шептала:

— Пожалей меня, Спартак, я умираю от любви!..

— Эвтибида! — воскликнул в изумлении вождь гладиаторов, еще сильнее сжимая в руке медальон. — Ты., ты здесь? Каким образом?

— Уже столько ночей я скрываюсь в этом углу, — и она показала рукой, — ожидаю, пока ты уснешь. Я становлюсь на колени у твоего ложа и смотрю с обожанием на твое прекрасное лицо и плачу безмолвно. Вот уже пять долгих, бесконечных лет, как я тебя люблю, и люблю безнадежно, как безумная, как одержимая. Отвергнутая тобой, я тщетно старалась изгнать твой образ из своего сердца, — ничто не помогло мне. Сжалься, сжалься надо мною!.. Не отталкивай меня, Спартак; если ты еще раз отвернешься от меня с презрением, ты можешь сделать меня способной на все, на все.., даже на самые дикие и бесчестные поступки!

Схватив руку Спартака, влюбленная девушка покрывала ее горячими поцелуями. При этом взрыве слов и страстей, лицо Спартака то пылало жаром, то становилось белым как мел; он чувствовал как дрожь пробегает по нему, и все крепче сжимал медальон с локонами Валерии и Постумии, — только в этом талисмане он мог черпать силы, чтобы устоять против очарования прекрасной гречанки. Наконец он мягко отнял свою руку и почти с отеческой добротой сказал:

— Успокойся.., успокойся.., глупенькая… Я люблю другую женщину, она меня сделала отцом. А ты знаешь, что у Спартака одна только вера, и как, отдав всю душу делу угнетенных, он будет жить и умрет за него, так он не полюбит никогда другую женщину… Поэтому выбрось всякую мысль обо мне из твоей разгоряченной головки.., перестань говорить о любви.

— А!.. Божественные Эриннии! — воскликнула глухим голосом, скрежеща зубами, Эвтибида, которую Спартак при последних словах мягко, отстранил от себя. — Валерия, ненавистная, проклятая Валерия, она отрывает тебя от моих ласк, от моих поцелуев!..

— Девушка! — воскликнул в негодовании Спартак, и лицо его стало мрачным и грозным. — Уходи из моей палатки, и пусть больше никогда ноги твоей здесь не будет; завтра ты отправишься с другими контуберналиями, назначенными в ставку Эномая.

Куртизанка с опущенной головой, кусая руки и с трудом заглушая рыдания, вырывавшиеся из ее груди, медленными шагами вышла из палатки. А Спартак, открыв медальон, покрывал поцелуями лежавшие в нем пряди волос.

Глава 16

Лев у ног девушки. Убийца, понесший наказание

Эвтибида не была заурядной женщиной; разум у нее всегда подчинялся порыву страстей, а страсти были чрезмерны. С нежного возраста она была брошена похотливой волей развратного патриция в самые отвратительные, грязные оргии и бесстыдные сатурналии и потеряла два наиболее прочных щита, защищающих сердце женщины, — целомудрие и сознание дурного.

Она не знала удержу в желаниях: она добивалась того, чего желала, не считаясь ни с какими последствиями; для нее добром было удовлетворение ее желаний, хотя бы другие и страдали от этого, и с непоколебимым упорством, с дикой силой воли она всегда добивалась цели.