Спартак

Как бы то ни было, но ясно, что такой женщине, как Эвтибида, одаренной столь необыкновенной красотой и обладавшей таким опытом в искусстве обольщения, нетрудно было завлечь окончательно в свои сети грубого и простодушного германца. Она очень скоро добилась полной и безграничной власти, над ним.

Между тем в лагере у Венузии, Спартак продолжал неутомимо обучать обращению с оружием два новых легиона. Спустя восемнадцать дней после беседы Спартака с консулом Марком Теренцием Лукуллом были доставлены в лагерь гладиаторов десять тысяч панцирей, щиты, мечи и дротики — цена выкупа за четыре тысячи пленных.

Как только были вооружены два последних легиона, Спартак оставил свой лагерь и небольшими переходами вступил в Апулию. Он дошел до Брундизиума, самого важного и большого римского военного порта на Адриатическом море.

Во время этого похода, продолжавшегося два месяца, не произошло ни одной серьезной стычки между римлянами и гладиаторами, так как нельзя было считать стычками слабое сопротивление, оказанное некоторыми городами при вступлении Спартака, — сопротивление, которое он легко преодолел.

Не сделав даже попытки взять сильно укрепленный Брундизиум, Спартак расположился лагерем возле Гнатии. Он решил перезимовать в этой провинции, где плодородие почвы, прекрасные пастбища и обилие скота обеспечивали его войску продовольствие.

В это время вождь гладиаторов подолгу обдумывал, что нужно предпринять, чтобы решительно изменить ход войны. После зрелого размышления он созвал начальников, непосредственно подчиненных ему, на военный совет. Здесь было принято, наверное, важное решение, так как никому в лагере гладиаторов не удалось ничего об этом узнать.

Ночью после этого совещания Эвтибида, сняв оружие и завернувшись наполовину в пеплум, с особым искусством оставив полуобнаженными спину и грудь, удобно расположилась на скамейке в своей палатке.

Небольшая медная лампа висела на столбе, поддерживавшем палатку, и слабо освещала ее.

Очень скоро у входа в палатку показалась богатырская фигура Эномая, который должен был сильно нагнуть голову, чтобы проникнуть в храм Венеры, как он в шутку прозвал палатку Эвтибиды.

Войдя в палатку, великан опустился на колени перед куртизанкой и, взяв обе ее руки, поднес их к губам, со словами:

— О, моя божественная Эвтибида!

Эти две головы, находившиеся одна против другой, представляли необычайный контраст: правильные черты и белизна лица Эвтибиды еще больше оттеняли грубые черты и темно-землистый цвет лица Эномая: растрепанные волосы его и взъерошенная борода, казалось, делали еще красивее рыжие косы очаровательной куртизанки.

— Долго вы разговаривали на совещании? — спросила Эвтибида, смотря благосклонным и ласковым взором на огромного германца, простертого у ее ног.

— Долго.., к сожалению, — ответил Эномай, — и я тебя уверяю — мне очень надоели все эти совещания: я — человек оружия и, клянусь молниями Тора, все эти собрания ничего не дают моей душе!

— Но ведь Спартак — тоже человек действия, и если к мужеству прибавить осторожность, это будет куда лучше для торжества нашего дела.

— Будет.., будет.., не отрицаю.., но я предпочел бы идти прямо на Рим…

— Безумная мысль!.. Лишь когда нас будет не менее двухсот тысяч, мы можем сделать такую попытку.

Оба замолчали. Эномай смотрел на гречанку с выражением преданности и нежности. Эвтибида, со своей стороны, притворялась влюбленной и кокетливыми взглядами ласкала его.

— И вы, — спросила она рассеянно, спустя мгновение, — обсуждали серьезные и важные дела на сегодняшнем совете?

— Да.., серьезные и важные.., говорили… Спартак, Крикс и Граник..

— Конечно.., вы обсуждали план военных действий для весенней кампании?

— Не совсем… Но то, что мы решили, прямо относится к этому… Обсуждали… Ах! — вскрикнул он, внезапно остановившись, — мы ведь связали друг друга священной клятвой не говорить никому о том, что было решено. А я сейчас, незаметно для себя, стал выбалтывать тебе все с самого начала…

— Так ты же не врагу сообщаешь о ваших планах.., я думаю?

— О, моя обожаемая Венера!.. Неужели ты можешь думать, что я не сообщаю тебе принятых нами решений потому, что не доверяю тебе?

— Только этого нехватало! — воскликнула с негодованием гречанка. — Клянусь Аполлоном Дельфийским! Неужели после того, как я отдала делу угнетенных все мои богатства и бросила все удовольствия роскошной, полной наслаждений жизни, чтобы превратиться в борца за свободу, ты или кто-либо другой осмелился бы поставить под сомнение мою преданность!..

— Да избавит меня от этого Один!.. Будь уверена, что я безумно, до потери рассудка влюблен в тебя не только за твою небесную красоту, но и за благородство твоей души… Я тебя уважаю и почитаю так, что, несмотря на данную клятву, для меня не составляет никакого труда сообщить тебе, о чем…