Спасал ли он жизни? Откровенная история хирурга, карьеру которого перечеркнул один несправедливый приговор

— Все утро коту под хвост, — вздохнул Клайв, когда мы сели есть. Он только что вернулся с утренней работы. Ему позволили зайти в камеру, чтобы взять тарелку и миску, затем он встал в общую очередь. — Я все утро составлял наборы для завтрака.

— Что ты делал? — переспросил я.

— Представь себе большой стол. На нем лежат мешки с пачками хлопьев, саше с сахаром и с сухим молоком. Одна пачка хлопьев заполняет одну миску, то есть составляет порцию на человека, — сказал Клайв и сделал паузу, чтобы наполнить рот едой. — Ты складываешь пачку хлопьев, по пять саше сахара и молока в большой полиэтиленовый пакет и запечатываешь его с помощью специального аппарата. Получается набор для завтрака. За утро успеваешь сделать сотни таких наборов. Мне это до смерти наскучило.

— Мы все работаем по очереди, — сказал Джон. — Возможно, следующим будешь ты, Дэвид. Хотя бы из камеры выйдешь. Пока будешь там, сможешь позвонить.

Позднее я узнал, что привилегией звонить в это время обладают только те заключенные, которые занимаются именно составлением наборов для завтрака.

Мы доели, сбросили остатки в ведро под раковиной, помыли тарелки и выпили кофе, после чего мои сокамерники сбросили обувь, легли на кровати и моментально заснули. Я сел на единственный стул и стал писать очередное письмо домой.

* * *

Около 13:30 Джон посоветовал мне одеться, на случай если вдруг сегодня позовут на учебные занятия, работу или в тренажерный зал. Казалось, что отбор проходит случайным образом, потому что на занятия могли позвать одного, двух или сразу всех из нашей камеры. Бывало, однако, что не звали никого из нас. Я сидел на кровати, одетый в спортивный костюм, и ждал.

Сразу после 13:45 в коридоре послышались шаги, звон ключей и приглушенные обращения к заключенным. Шаги и шум стали тише: вероятно, надзиратель отошел на несколько дверей. Он прошел мимо нашей камеры, и стало ясно, что сегодня днем заняться будет нечем.

— Очередной день в чертовой камере, — сказал Клайв.

Дискомфорт, испытываемый из-за необходимости провести остаток дня взаперти, был почти физическим. Места совсем не было, поэтому каждый из нас старался двигаться как можно меньше, не нарушая личного пространства друг друга. Мы практически не вели интересных разговоров, потому что мало что хотели обсуждать. Хотя, конечно, могли бы многое рассказать друг другу.

Все это повторялось практически каждый день, и тишина, неприятный запах, звуки телевизора и полное отсутствие личной свободы были болезненными и унизительными.

Честно признаться, иногда я надеялся заснуть и уже не проснуться.

* * *

К 17:00, когда надзиратель открыл дверь нашей камеры, чтобы объявить о начале досуга[17], я просидел в камере 23 часа, за исключением 45-минутной утренней прогулки и 15-минутного стояния в очереди за обедом. Некоторых заключенных не выпускали даже на зарядку. За время, которое можно было провести вне камеры, мне нужно было многое сделать. Я хотел спросить у надзирателей, чего мне ожидать в ближайшие дни и недели. Поскольку нам приходилось стоять в очереди на каждое из занятий, успеть сделать многое было невозможно. Бильярд и настольный теннис были единственными доступными играми.

Я впервые увидел одновременно всех заключенных из своего крыла в одном месте. Было очень тесно, и каждый пытался изо всех сил успеть выполнить задачу, которую поставил перед собой, в ограниченное время. Некоторые заключенные были готовы прибегнуть к словесному запугиванию или применить физическую силу, чтобы добиться желаемого. Мне сказали, что некоторые заключенные собирали свои банды, и враждующие дрались друг с другом. Я также заметил, как мало было рядом с нами надзирателей, и это беспокоило. Всего пять надзирателей следили за сотнями заключенных. В этой напряженной обстановке было очевидно, что тюрьма переполнена. Еще больше беспокоило то, что вечером должны были привезти еще заключенных, и я не представлял, куда их разместят.