Спасательный шлюп в полыхающем море

— Филип Ричардсон умер, — любит напоминать он.

Но я не идиот, чтобы ему верить.

Мир полон идиотов.

Я по-прежнему слышу тиканье своего сердца, этот обратный отсчёт. По-прежнему верю, что есть шанс, — тень шанса, — верю, что могу найти дверь в вечность. В наши с Ричардсоном лучшие дни мне казалось, я вот-вот эту дверь увижу.

Но прежнего самозабвения уже нет. Что бы я ни делал, на краю осознанности что-то трепыхается.

В тишине, слыша, как кровь стучит в виски, как бьётся о рёбра сердце, я и думаю про этот обратный отсчёт, и сам веду счёт. Раз: Бирли — умер. Два: Ричардсон — не тот.

Мне пятьдесят девять лет.

Что, если я преуспею? Если буду жить в ПТС, вечно, вдалеке от других, и видеть, как они умирают, умирают и умирают?

Я часто думаю о человеке в спасательной шлюпке. Он на безопасном удалении, вне горящего нефтяного пятна, огню до него не дотянуться. Сквозь дым и пламя он видит, как другие ему машут, протягивают к нему руки. Неужели и впрямь думают, он погребёт к ним — через огонь, в деревянной лодке?

Сгрудившись у борта, моряки машут и тонут. Утопает каждый в одиночку, но они тонут вместе.

В братской могиле не легче, говорю я себе.

Но в те дни, когда мысли путаются, я сижу и смотрю на свои руки, руки человека, гребущего к спасению, — и знаю, что море вокруг безбрежное, чёрное, холодное и пустое.