Спасите наши души

— Думаю, здесь, Филипп Денисович. Как вы говорите — не будем терять времени на бессмысленную ходьбу.

— Договорились.

Бобков подошел к приставному столу, сам отодвинул стул и уселся напротив меня. Алидин сел рядом с ним — то ли не захотел сгонять меня, то ли по другим соображениям. Но памятью Орехова я помнил, что он вообще был чужд заведенным правилам — а ведь подавляющее большинство начальников считали порядок рассадки очень важным фактором. Вслед за ними важным его считали и наши потенциальные противники, которые постоянно пытались угадать будущее СССР по расположению членов Политбюро на Мавзолее.

Бобков посмотрел на меня снизу вверх.

— Это вы — старший лейтенант Орехов?

— Так точно, товарищ генерал!

— Ну-ну, не тянись. Садись, поговорим. И вы тоже, Юрий Владимирович, нечего тут в армию играть.

Я вернулся за стол и почувствовал, что меня немного потряхивает. Моя затея завела меня очень далеко и высоко, и падать с этой высоты будет смертельно больно. Тем не менее, я втайне гордился тем, чего сумел добиться за считанные дни и мысленно готовил дырку под четвертую звездочку на погонах парадного кителя, пусть и надевал его лишь по великим праздникам.

Но вопрос генерала вернул меня с небес на грешную землю.

— Виктор, что за история с вербовкой, которую затеяли в отношении вас наши враги?

Глава 6

«Детские игры с названьями старыми»

На углу улицы Дзержинского и Кузнецкого моста я решительно свернул на брусчатку, хотя обычно не любил ходить по ней — по гладкому асфальту передвигаться было проще и комфортнее. К одному из старинных домов приткнулся табачный киоск, и я подошел к нему, чтобы в растерянности побродить глазами по ассортименту. Орехов не курил, я в своей первой жизни — тоже. Но сейчас мне надо было либо выпить, либо закурить — впрочем, ни в том, ни в другом я ещё не был уверен.

Два часа — столько генералы и примкнувший к ним полковник расспрашивали меня про Ирину и наш разговор, состоявшийся четыре дня назад. Они умели задавать вопросы, чувствовалась большая практика бесед с врагами народа, да и мне скрывать было нечего — только что разочарование от того, что темой этой беседы стала не моя идея об иноагентстве, а проходной эпизод из моей обыденной работы, который, на мой взгляд, яйца выеденного не стоил. Спустя два часа два генерала и один полковник знали всё про Ирину, наши с ней отношения и обстоятельства знакомства. Они знали, сколько раз мы оказывались в постели, о чем беседовали до и после половых актов, что она любила из еды, а что — ненавидела, как воспринимала различные запахи, а также как часто я дарил ей цветы.

Но больше всего меня бесило то, что я совершенно не представлял, для чего им все эти знания. Задать прямой вопрос я не мог, это было не по чину, а мои догадки, скорее всего, даже близко не приближались к истине. При этом оба генерала и один полковник выглядели очень заинтересованными в теме нашей с ними беседы, они внимательно выслушивали мои ответы, задавали уточняющие вопросы и пробовали разные подходы для гарантированного пробуждения мои воспоминаний.

Итога у допроса не было никакого. Протокола, разумеется, никто не вёл, так что поставить подпись «с моих слов записано верно» мне было негде. И короткое «свободен», которым меня отпустил Бобков, прозвучало какой-то мягкой версией приговора, который определял мои последующие действия. Завтра мне придется снова записываться на прием к Денисову, чтобы уточнить, что мне делать дальше — задач мне никаких не поставили, а обязанность писать отчеты по любому поводу могла в равной степени как касаться этого разговора, так и не относиться к нему. В общем, мой полковник должен был прояснить мою судьбу — если, конечно, у него есть санкция на подобное вмешательство в игры больших начальников. В то, что такое было затеяно без ведома Андропова или хотя бы Цвигуна, я не верил абсолютно, причем склонялся именно к Андропову — ходили слухи, что Семен Кузьмич серьезно болен, и ему не до нынешних подковерных игр. Я со своим послезнанием в эти слухи верил безоговорочно, но помнил, что Цвигун прожил ещё лет десять, что означало — пока болезнь у него недостаточно смертельная, но могли быть какие-нибудь приступы[6]

.

Но это завтра. А сейчас мне надо было как-то снять стресс — и стоя у киоска я выбирал между табаком и водкой. Чуть ниже по Кузнецкому имелась относительно приличная распивочная; можно было и просто зайти в магазин, взять водки и поехать домой. Я пожалел, что под рукой нет Макса — когда я вернулся в наш кабинет, того и след простыл, то ли Денисов сподобился предупредить, то ли тот сам ушел, на свой страх и риск.

— Будешь что-то брать? — в окошке киоска я увидел широкое лицо пожилой женщины, обрамленное сероватым пуховым платком.

Обогрева в таких киосках наверняка не было, и голос женщины звучал недовольно.

Я посмотрел на время работы киоска — да, ему время закрываться. Снова бросил взгляд на набор разноцветных пачек.

— «Яву», пожалуйста.

Из кошелька я извлек металлический рубль и бережно опустил его на побитое жизнью блюдечко.