Спасите наши души

— Вы ходите на собрания к антисоветским элементам, товарищ Морозов, — сказал я. — Этим и вызван наш интерес к вам. Я хочу задать несколько вопросов и рассчитываю, что вы ответите на них честно, как и полагается советскому гражданину. Ведь вы, наверное, слышали, что врать не хорошо?

Он снова ощетинился.

— А если я откажусь отвечать? Вы не сможете меня заставить!

— Верно, не смогу, — согласился я. — Даже пытаться не буду. Просто тогда ситуация с вами выйдет на совсем другой уровень, а там у вас уже не будет выбора, отвечать или нет. Пока же это просто беседа, которая может и не иметь никаких последствий. Я лишь хочу уточнить некоторые моменты, которые мне не до конца ясны.

Ещё при первом знакомстве Морозов показался мне жалким. Сорокалетний мужик, обиженный на весь мир, вообще производит неприятное впечатление, а он этот образ заботливо лелеял, что лишь всё усугубляло. Я подумал, что не могу понять, что та Ленка нашла в этом человечке — мужского начала в нём было очень мало, у него даже в расслабленном состоянии была такая физиономия, словно он собирался расплакаться. Но она не только что-то обнаружила, но и рискнула завести с ним ребенка — а это многое говорило, только я не мог решить — о нём или о ней. Заглядывать в комнату, чтобы посмотреть на эту героическую женщину, я посчитал излишним.

Морозов напряженно обдумывал мои слова, и этот процесс занял у него с минуту. Я его не торопил, мне некуда было спешить. Я уже всюду сегодня опоздал.

— Хорошо… — пробормотал он. — Задавайте свои вопросы. Я постараюсь отвечать на них честно… если это никому не повредит.

— Конечно. Мне тоже не хотелось бы, чтобы ваши слова кому-либо повредили. Вы знаете Ирину Гривнину?

Морозов растерялся, но быстро пришел в себя.

— Да, — с каким-то вызовом сказал он. — Мы встречались.

— Когда была последняя встреча?

— В… в декабре.

— Что вы просили её сделать?

— Узнать…

— Узнать что?

— Узнать у её любовника, когда произойдут определенные события.

— Определенные события — это суд над диссидентом Буковским? — прямо спросил я.

— Д-да.

— Ну же, в этом нет ничего запретного, — успокаивающе произнес я. — Дату суда тогда многие пытались узнать, и ни у кого не получилось, так что вы не одиноки в вашем провале. А что вы знали про любовника Ирины?

Морозов снова задумался — видимо, решал, может эта информация повредить кому-либо или нет.

— Кажется, он служит в органах, — всё-таки признался он. — Поэтому я и согласился с ней поговорить.

— Любопытно, — я кивнул. — То есть вы сами не были уверены, что любовник Ирины Гривниной обладает нужной вам информацией?

Он помолчал.

— Получается, что так, — согласился он.

— Что ж, это сильно упрощает дело, — я улыбнулся. — Выходит, вы выступили своего рода ретранслятором, а сами ничего не хотели узнать?

— Хотел! — он чуть повысил голос, но сразу же осекся, потому что в комнате захныкал ребенок. — Вы не понимаете, к этому судилищу…

— Марк Аронович, вы, кажется, забыли где я работаю, — перебил я его. — Не стоит в моём присутствии употреблять слово «судилище» применительно к нашему советскому суду. К тому же я хорошо понимаю, чем руководствовались диссиденты и примкнувшие к ним, и точно знаю, во что это могло бы вылиться. Это к делу касательства не имеет. Если подходить формально, вы не знали, у кого Ирина Гривнина должна была добыть нужную вам информацию. Вернее, не вам, а… кому, Марк Аронович?

— Якобсону… — слетело с его языка — и он сразу понял свою ошибку.

Но мне было это невыгодно.

— А, Якобсону, — небрежно сказал я. — Да, знаю, знаю. К сожалению, это ничего нам не дает, его уже проверяли, он такой же ретранслятор, как и вы. Тупик. Услышал по вражескому «голосу» и начал действовать на свой страх и риск, не арестовывать же его за это?

Я даже развел руками, чтобы усилить впечатление.

Никакого Якобсона я не знал, но «мой» Орехов был о нем в курсе, хотя и без подробностей — обычный диссидент-антисоветчик, который пока что прошел краем мимо всех значимых диссидентских акций, срок не получил и находился на свободе. Впрочем, несколько лет назад его выперли из школы, где он умудрился создать целый кружок по изучению опальных поэтов — в основном Пастернака, — на который ходили его товарищи по борьбе с советской властью. Что-то знакомое мелькало уже в моей памяти, из будущего, но поймать это воспоминание за хвост я сходу не смог. Но сейчас мне было важно оставить у Морозова впечатление незначительности его оговорки, чтобы он сразу после моего ухода не побежал звонить этому своему товарищу и предупреждать того о моем интересе. Пусть уверится, что ничего страшного не случилось — во всяком случае, я на это очень рассчитывал.

— Ну если так… — обеспокоенно проговорил Морозов.

— Именно так. Но у меня к вам ещё один вопрос. Вы уже третий день не ходите на работу, так?

— Да, — он снова нахохлился и, кажется, приготовился спорить.

— А почему?

Он немного поколебался, но решил, что проще ответить.

— Я… я сейчас не могу работать, как положено, а ошибаться у нас нельзя.