Иосиф смотрел на лицо жены, смотрел, как блестят капельки пота на ее лбу, как влажно белеют зубы во рту, слушал ее тяжелое дыхание. Его голова была пуста. Ни одной мысли. Он просто смотрел. Отчужденно наблюдал, как все обильнее и обильнее выступает пот на лбу женщины, как все судорожней ее рука сжимает подстилку. И не спеша, как капля пота, стекающая с виска женщины, в голову мужчины вползло циничное: «Не от меня рожает, не из–за меня мучится. Пусть Он ее жалеет, а мне ее сейчас не жаль». Он невольно, воровато скосил взгляд на задранную до живота юбку, на раскоряченные, согнутые в коленях женские ноги, на расширившееся лоно и тут в его голове как прорвало. Вслед первой мысли, буквально вцепившись в нее ворвалась другая: «… мне ее сейчас не жаль. И я так
— А–а–а-а-а, — отчаянный, наполненный болью, страданием вопль хлестнул по сводам пещеры, вмиг выбивая из мужской головы все мысли. Мужчина встрепенулся, еще сильнее сжал руку жены:
— Тужься Мария, тужься. Сейчас он вылезет.
— А–а–а-а
Иосиф увидел, как разверзлось лоно его жены, как оттуда хлынула кровь, вода и маленькая, как апельсин, голова младенца показалась на свет. Грубые руки плотника обхватили ее и мягко потянули вверх. Секунда, другая и сморщенный, комок живой плоти, плоти будущего Спасителя, дергая своими ручками и ножками,
«Вот так, священник, появился ваш очередной Мессия. Еще только через четыреста лет родиться Аттила и поведет своих гуннов на Рим и падет языческий колос. Но за это время он выносит, зачатое в Иерусалиме, дитя христианства. Выносит, родит и погибнет. Погибнет рабство. А на останках Рима вырастут другие народы, и для них наступит эра Христианства, эра Свободного Человека».
«А что будет потом?»
«Пройдет век, другой и наступит эра Человека, Осознавшего Свою Миссию».
«А потом?»
«Священник, увы, не тебя я избрал следующим Иоанном — Богословом».(9)
«Спасибо, Господи, за прямоту».
«Не за что», — и экран компьютера потух…
Перевернув последнюю страницу, Сергей услышал, голос Инны из кухни:
— Сережка, иди кушать.
— Иду, — мужчина встал и направился навстречу соблазнительным, аппетитным запахам.
— Ну как? — девушка вопросительно посмотрела на Сергея.
— Великолепно. Глядя на этот стол, вмиг забываешь, что чревоугодие — это грех.
— Да я не о своей стряпне. Попробовал бы ты сказать, что–нибудь иное — отправился бы сразу назад вкушать пищу духовную.
— Тогда о чем это ты?
— Вот как раз о пище духовной.
— Ты же это читала. Сама знаешь — ошеломляюще.
— Ладно, садись за стол. А то, честно говоря, я довольно сильно проголодалась.
Сели. После быстрого, тихого: «Спасибо Тебе, Господи, за пищу, которую ты нам даешь» одновременно две вилки вонзились в желтые, блестящие от масла, парующие картошки.
— Кстати, у меня тут классная мысль возникла, — девушка ловко подцепила консервированный помидор и поднесла его ко рту.
— Какая?
— А ты возьми и издай все это и назови «Евангелие от Бога». Прославишься на весь мир, — помидор отправился в свой последний путь по пищеводу.
Сергей улыбнулся:
— Ну, во–первых, это не «Евангелие от Бога» — евангелие это жизнеописание Христа, а тут, — он кивнул на листке с текстом, — изложен смысл существования человечества, сказано для чего же, в конце концов, мы Им созданы.
— Ну тогда назови это «Замысел Божий» или более скромно, но со вкусом «Мои беседы с Богом», — Иннина вилка нацелилась на, даже по внешнему виду хрустящий, огурец.
— Меня съедят наши церковные власти. Все, что здесь написано, с их точки зрения сплошная ересь и богохульство, — зубы Сергея деловито начали подготавливать к закланию очередную картошину.