Спасти империю!

Проснулся Валентин от диких, нечеловеческих воплей, доносившихся с улицы. Солнце уже клонилось к закату. Получалось, что в своей спальне Валентин провел четыре часа или около того. Он поднялся с кровати и выглянул в окно. Вокруг помоста, расположенного на краю площади, почти перед дворцом, толпился народ. Обычно на этом помосте выступали скоморохи в дни праздников. Теперь на краю помоста расположилась мясницкая колода, а рядом с ней, опершись на длинный двуручный меч, как на костыль, стоял палач.

Сначала Валентин не мог разобрать, кто же так кричит, но вот толпа раздвинулась, и перед помостом остались три опричника. Двое из них цепко держали под руки третьего, а тот вопил что есть мочи:

– За что, братцы?! За что?! Не виноват ведь я, братцы!

Руки у него были связаны за спиной, но он яростно вертел плечами, стараясь вырваться из держащих его рук. Валентину даже показалось, что он знает этого парня. Имени не помнит, но лицо вроде знакомое.

Опричника затащили на помост, но он яростно сопротивлялся, и не думая смиренно укладываться на плаху.

– Братцы, спасите, заступитесь! Невиноватый ведь я! – орал он.

Но черная опричная человеческая масса, обступившая помост, даже не шевельнулась. Никто не сказал ни слова и не сделал и шага для его спасения. Державшим приговоренного к казни, видимо, надоела эта возня возле эшафота, и один из них со всего маху врезал ему под дых. Приговоренный согнулся и сразу же замолчал. Тут второй влепил ему сапогом под коленки, и приговоренный рухнул на колени. Его тут же пристроили на плаху, и палач, виртуозно взмахнув мечом, в мгновение ока прекратил мучения несчастного. Обезглавленное тело за ноги сволокли с помоста, и тут Валентин увидел вторую жертву. Этот не кричал и не сопротивлялся, но двое опричников с трудом тащили его безвольно обвисшее на их руках тело. Он был без рубахи, и Валентину отчетливо были видны кроваво-красные следы от хлыста на его белой спине. На короткостриженой голове запеклась кровь, и лица его не было видно. Но Валентину это и не было нужно. Он опознал его по высокому росту и дородной фигуре. Это был царский повар Молява. Опричники с трудом втащили толстяка на помост и опустили на колени перед плахой. Но стоило им отпустить его, как Молява кулем повалился на бок. Его вновь поставили в нужное положение и на этот раз придерживали, пока палач делал свое дело. Как только голова повара полетела на землю, собравшиеся вокруг помоста опричники начали расходиться.

От кровавого зрелища Валентина отвлек звук проворачиваемого в замке ключа.

– Видел? – Никита Романович собственной персоной.

– Видел, – кивнул Валентин. – За что их?

– Ты, Михайла, уж извини моего родственничка боярина Яковлева за то, что запер тебя. Это он превысил свои полномочия. Я и не знал, что ты здесь. Но сам понимаешь, следствие.

– Понимаю, – вновь кивнул Валентин. – За что Моляву-то?

– Он царицу отравил. А второй… Через него яд передали.

– Кто передал?

– От матери Старицкого Владимира Андреевича княгини Ефросиньи.

– Так она вроде в монастыре сейчас находится, в постриге… – удивился Валентин.

– Вот-вот, в монастыре. Инокиня, как ее там… Позабыл. Она яд в слободу и отправила через доверенного человека. А этот вот дуралей, которого первым казнили, яд у того взял и Моляве передал. За мзду. А Молява-то сознался… Ну, иди, Михайла. Не держи зла на боярина. – Никита Романович отступил в сторону, освобождая проход.

Валентина не нужно было долго упрашивать, но, уже выйдя в коридор, он остановился, чтобы уточнить.

– Никита Романович, а куда же этот гад Молява яд бросил?

– А в кувшин с медом. В меду был яд, Михайла, в меду.

XIII

Слежку за собой Нина Федоровна почувствовала еще на территории больницы. Настойчивые ребята, похоже, ею интересуются. Настойчивые и серьезные. А ей-то показалось, что, удрав в Мытищи, она от них избавилась. Как бы не так. Теперь все ее планы по использованию Галины и ее внука Шурика в качестве связных можно было выбросить на помойку. И в данном случае совершенно непринципиально – держали они ее под контролем постоянно или упустили и вновь нашли уже в больнице. Хорошо еще, что она с Лобовым не пыталась связаться.

В ситуации вновь проявившейся слежки не имело никакого смысла заезжать к Галине и проводить у нее день-два, как было запланировано раньше. Решив, что известит о своем решении Галину чуть позже, Нина Федоровна отправилась прямо домой. «Топтуны», как обычно, довели ее до подъезда и остались ждать внизу. Через час их сменила машина. Все-таки поздняя московская осень не очень-то располагает к длительному сидению на скамеечке.