Spero

Худой, но не тощий, скорее жилистый и костлявый, он походил на сушеную рыбу из солдатского рациона из тех, что крепче дубовой доски, но Гримберт сомневался, что тот, кто проглотит эту рыбешку, долго проживет. Он-то знал, сколько прячется у нее под чешуей ядовитых колючек…

Единственная рука Берхарда придерживала ремень висящей за спиной аркебузы, вместо второй на ветру болтался пустой неподвязанный рукав. За неухоженной бородой и глубоким меховым капюшоном несовершенные сенсоры доспеха бессильны были разобрать черты, зато хорошо различали глаза проводника – насмешливые и серьезные одновременно.

– Лучше бы тебе держаться подальше от городов, мессир. По крайней мере на первых порах. Не то, того и гляди, примут за сбежавшую из трактира бочку из-под вина.

* * *

Гримберт сдержал крутившиеся на языке злые слова. Его новое тело, громоздкое, из серой стали, и в самом деле напоминало огромную Гейдельбергскую бочку[35], поставленную стоймя и представляющую из себя такую же грозную силу. Энергии инерционного стартера хватило лишь на то, чтоб пробудить церебральный интерфейс и запитать зрение, для всего прочего ему потребуется реактор.

– Кто бы говорил… – огрызнулся он. – Благодари Бога, что я был слеп, когда нанимал тебя. Ни один человек, имеющий глаза, никогда бы этого не сделал!

Берхард шутливо прикрыл уши и присел, точно услышав глас Господень. Только тогда Гримберт понял, что изрыгнул эти слова не собственным горлом, а луженой глоткой своего доспеха, через укрытые под броней динамики.

– Любой другой проводник довел бы тебя до предгорий, свернул шею и сбросил в ущелье.

– Значит, мне повезло найти единственного, алчущего войти в высший свет. Что ж, ты получишь свое. На латыни Бледный Палец – Digitus Pallidus. Как насчет стать бароном фон Паллидус? Звучит в меру звучно. Я знал выскочек с куда более фальшивыми именами.

Берхард покачал головой.

– Тебе повезло найти иберийца, мессир. Не будь ты туринцем, я бы и пальцем о палец не ударил, не говоря уже о том, чтобы морозить задницу в Альбах. У нас, иберийских альмогаваров, свои старые счеты с Лотаром, а ваш брат крепко потрепал его пять лет назад. Если я наемник, это не значит, что я не могу испытывать благодарность. Мессир.

Последнее слово он произнес с непонятной интонацией. Ничего удивительного в этом не было – слуховые сенсоры доспеха были грубы, вероятно, они были предназначены разбирать лишь грохот снарядов, а отнюдь не человеческую речь. Но сейчас у Гримберта были занятия поважнее, чем болтать с проводником.

Реактор ожил даже быстрее, чем он ожидал. Повинуясь касаниям невидимой и еще неуклюжей руки, он медленно просыпался, выходя на рабочие обороты, но, заработав, мгновенно насытил большое механическое тело живительной силой электрического тока. Реактор был даже не архаичный, а древний в полном смысле этого слова, Гримберт едва не пришел в ужас, оценив его конструкцию, но работал на удивление стабильно. Запас топлива – на половинной отметке. Охладительная система – одиночная, замкнутого цикла, ужасно неэффективная, к тому же сильно потрепана. Гримберт ощутил, как у него заныли зубы, когда датчики просчитали фонящее излучение, пробивающееся сквозь внешнюю обшивку реактора. Один бэр в час. Прилично. Острую лучевую болезнь схватить будет тяжело, а вот лейкемия – вполне вероятная перспектива, особенно если он будет проводить в доспехе много времени.

Много времени… Он фыркнул, но мысленно, не задействовав динамики. Да, пожалуй, ему придется проводить в этой стальной скорлупе много времени, несмотря на огромное множество ее недостатков, безнадежно устаревшие агрегаты и бронекапсулу, более похожую на орудие пыток. Просто потому, что без этой скорлупы он вновь превратится в калеку – слепого двадцатипятилетнего старика, который и ста метров пройти без посторонней помощи не сможет.

Гримберт шевельнулся. И вздрогнул от неожиданности, услышав громкий оглушительный лязг, перемежающийся злым шипением гидравлики. «Идиот, – обругал он сам себя. – Эта консервная банка простояла здесь несколько лет, вся смазка должна была высохнуть или замерзнуть. Будет чудом, если он вообще сдвинется с места».

Но доспех сдвинулся. Теперь он не был доспехом, он был телом самого Гримберта – тяжелым, неуклюжим, шатающимся из стороны в сторону. Конструкция доспеха имела мало общего с человеческим телом, она диктовала совсем другую манеру движений, чем привычная ему. На то, чтоб повернуться на сто восемьдесят градусов у Гримберта ушла добрая минута. К концу этого маневра он так выдохся, словно вручную без участия сервоприводов ворочал эти тонны металла.