Список для чтения

Она никогда прежде не видела тюленей. Теперь же оказалось, что она никогда не видела тюленя живым. Алейша продолжала пристально смотреть; не отрывая взгляда. Откуда взялась эта дыра? Что она означает? Глаза отца были устремлены на нее, и она чувствовала, что у нее начинает болеть голова. Знакомая боль. Та, что приходит перед слезами, после грусти или гнева.

Она почувствовала на плече руку отца, и ей захотелось уткнуться ему в живот, отгородиться от тюленя, бесконечного неба, пляжа и не видеть ничего, кроме черноты, не чувствовать ничего, кроме пропахшего плесенью отцовского пальто. Ее слезы поначалу были бесшумными; холодные и липкие, они ползли по ее лицу, но потом началась истерика. Сначала Алейша была растеряна, а потом – просто убита горем и никак не могла остановиться. Она не могла представить себе ничего хуже, чем быть сейчас этим тюленем. Гниющим. Умирающим. Мертвым.

– Алейша, – говорит Дин своей пятилетней дочери. – Тебе незачем расстраиваться. Существа постоянно умирают. Это неважно.

Она не была расстроена, просто ничего не чувствовала и смотрела на свои руки. Женщина-полицейский все еще сидела на стуле напротив нее. Ее рот открывался, закрывался, она произносила слова: «плохая новость», «найден посторонним человеком», «очень жаль», но в комнате царила тишина. Единственное, о чем могла думать Алейша – это тюлень; воспоминание было отдаленным, как слова, написанные кем-то другим в романе, но тем не менее она чувствовала, как ее сердце болит. Как могла Алейша горевать по тюленю и в то же время ничего не чувствовать, когда ее брата, ее Эйдана сбил поезд?

Она проследовала за женщиной-полицейским в прихожую, попрощалась, а ее лицо застыло в сюрреалистичной, холодной и бесстрастной улыбке.

Она, точно призрак, побрела на кухню, подошла к холодильнику, посмотрела на записки Эйдана, пытаясь найти отгадку. Прочитав одну, Алейша оторвала ее от холодильника, слушая мягкий звук отдираемой бумаги, и позволила ей упорхнуть на пол, потом то же самое сделала с другой, начала читать быстрее. В некоторых записках говорилась только одна вещь: «Бобы», или «Мусорные пакеты», или «Жидкость для мытья посуды», или «Сэндвичи для мамы», и, наконец, в последней говорилось: «Вернусь поздно, не жди, ложись спать. Люблю тебя, Лейш». Она отдирала бумажки все быстрее и быстрее. Он не оставил здесь последней записки. Что бы в ней говорилось? «Я ухожу. Навсегда. Удачи».

Она подняла ногу и с силой обрушила на валяющиеся клочки бумаги, похожие на мертвые осенние листья, лежащие скукоженными на обочине четырехполосной автострады. Алейша смотрела на них, чувствовала, как они сминаются и морщатся, и оставила их лежать как есть.

На полу, проглядывая между записками, наполовину скрытый под холодильником, лежал осколок тарелки Эйдана, с вечно улыбающейся мордой Кролика Питера.

Глава 30. Мукеш

– Здравствуйте, Мукеш! – Это была помощница библиотекаря Люси. До этого они с ней разговаривали всего несколько раз, в присутствии Алейши, но Мукешу она успела понравиться. У нее была славная улыбка. – Я уже ухожу, но все равно приятно вас видеть, становитесь завсегдатаем. Что у вас?

Мукеш показал ей «Маленьких женщин».

– «Маленькие женщины»! Любимая книга моей дочери, даже сейчас, а ведь ей уже тридцать восемь.

– Чудесная книга, напоминает моих дочерей. Их различия и сходства! Мои девочки и ссорились, и дрались, когда росли, но всегда были друг дружке лучшими подругами, – Мукеш произнес это на одном дыхании, его речь была почти что отрепетирована, ведь он только накануне рассказывал примерно то же самое Нилакши. – Иногда я жалею, что Наина не написала книгу о том, как росли наши дети, об их жизни.

– Что вы имеете в виду? – спросила Люси, готовая к выходу и уже закинув на плечо сумку.

– Понимаете, моя покойная жена Наина была рядом с девочками большую часть времени, когда мы жили в Кении, наблюдала, как они растут, день за днем. Порой, когда я только возвращался домой с работы, дети уже были уложены в постели и спали как младенцы.