Сплошные вопросы (повесть в записках)

Что мне оставалось? Либо признать, что я бредил, либо сказать себе, что меня не хотят посвящать в тайны мадридского двора. А ведь он прав. Это же чушь, бред сивой кобылы. Я представил, что начну кому-нибудь рассказывать про такое… В лучшем случае снисходительно усмехнуться… Фантазёр, мол… Конечно это бред. Напряжение последних дней, ранение, потеря крови. Как он сказал? Воды наберу наконец. Значит, его что-то отвлекло от этой задачи, ведь из землянки он пошёл за водой! Взгляд упал на то место, где недавно стоял незнакомец. Трава в этом месте была сухой, желтоватого оттенка, и среди зелёной травы выделялась круглым пятном диаметром около двух метров. Я доковылял до этого пятна и почему-то стал шарить в траве. Может быть, надеялся найти что-нибудь, обронённое тем человеком. Но обнаружил совсем другое: земля в этом месте была горячей. Не тёплой, а горячей, какой она бывает на месте явно потухшего костра. Но уже в метре от пятна земля была холодная, трава мокрая. Всё, приехали! Надежда найти успокоение, убедив себя, что виденное было бредом, пропала. Что это за человек? Откуда появился? Куда исчез? Или я всё-таки брежу? Сплошные вопросы! Ну нет, я так просто не сдамся. Я подобрал из мусорной кучи рваный валенок и насыпал его горячим ещё песком, наскребая его из-под пожухлой травы. Побрёл в землянку. Летуненко лежал с открытыми глазами. «Максим, ты живой? А если живой — сунь руку в валенок, горячо?»,— спросил я. Максим, кряхтя, сунул руку в подставленный валенок: «Ты что, грелку мне сделал? Мне и так жарко…» Я молча отставил валенок. Нет, я не брежу. Песок действительно горячий. Так, что же имеем в сухом остатке? (Как говорил наш школьный учитель химии…) А в остатке получается, что Стриж — отпрыск иного мира. «Миры, что рядом»! Ну конечно никто не поверит. А зачем мне надо, чтобы кто-то верил? Вот Юрка, он понял бы сразу. Но таких, как Юрка, на всём свете-то раз-два и обчёлся. И с какой стати Стриж должен мне что-то объяснять? Ну и чёрт с ним! Не хочет — не надо… Рана разболелась, хотелось завыть. Ведь я уже стал забывать, как болит разбитая плоть. Тогда, в феврале сорок второго, боль, наверное, была ещё сильней, но рядом умирал Юрка… Он, наверно, всю мою боль взял на себя… А в сорок третьем не рана — царапина…

…Летуненко напомнил о себе, спросив: «Что там? Где командир?» — «Стриж сейчас придёт. Наверху всё спокойно. Не дрейфь, прорвёмся. Продержись уж, пожалуйста. Решено тут своих дожидаться, с неделю, не больше. Наши наступать начнут с часу на час. Сам-то как?» — «Внутри горит… Но если Стриж с нами — прорвёмся…» — он закрыл глаза. Я прилёг рядом и то ли забылся, то ли заснул ненадолго.