Сплошные вопросы (повесть в записках)

…Самый необычный день моей жизни тянулся ужасно медленно. К полудню Стриж пришёл в землянку и заставил меня чего-то поесть. Оказывается, пока я спал, он сварил какое-то съедобное варево. Сказал, что если у Максима спадёт жар, то завтра можно будет немного покормить и его. Потом он снова ушёл, оставив меня наедине с раздирающими моё сознание домыслами. Через некоторое время я не выдержал, выполз из землянки и нашёл Стрижа, ковыряющегося в той же яме с мусором. «Вот, укрытие готовлю. Садись на брёвнышко, план обсудим». Мы сели на бревно и он изложил свой план действий. В случае, если немцы придут к лагерю, мы с Летуненко должны лечь на дно ямы, а Стриж закидает нас сверху ветками и замаскирует мусором. Лежать и терпеть, естественно, придётся столько сколько надо. Предвидя вопрос, а как же с ним самим, сказал буквально следующее: «Я — ваш командир со всеми вытекающими отсюда последствиями. Мой план — приказ. Когда я сказал „обсудим план“, я имел в виду обсуждение некоторых деталей, но не основу. Пойми, другого пути остаться в живых у вас нет. Немцы даже в плен вас не возьмут. Неужели ты думаешь, они захотят нести на себе, да по лесу, да много километров двух раненых пленных? Пристрелят и всё. Им одного здорового вполне хватит. Не делай такие круглые глаза! Я в плен тоже не хочу. Но, во-первых, из плена можно убежать, во-вторых, война идёт к концу и немцы всё равно её проиграют. Про плен я говорю на крайний случай. А по моему плану я тоже надеюсь спрятаться. Кстати, учти, что этот тип с хутора видел только одного русского, стало быть и немцы настроены ловить одного человека. Так что шансы ваши уцелеть весьма велики. А мёртвый человек никому не нужен. Даже если бы мы могли дать последний бой, положить ещё пару-другую фрицев и погибнуть — это было бы неравноценным разменом. Когда-нибудь ты это поймёшь. А сейчас у нас и этой возможности нет. В этой ситуации попасть в плен нет ничего постыдного. И если бы я не боялся, что вас тут же и застрелят, то посоветовал бы плен предпочесть смерти. Конечно, ваш великий вождь хотел бы другого». Я был ошарашен его словами. Настолько ошарашен, что даже утреннее происшествие вылетело разом у меня из головы. «Ты сказал — ваш вождь? А для тебя он не вождь? Ты, советский офицер, всю войну под огнём за кого? И так просто говоришь про плен?» — вопросы, как горох, высыпались из меня. «Нет, для меня он не вождь. Сейчас не время и не место говорить о том, кто он на самом деле. Время всё расставит на свои места. Но в двух словах скажу. Люди, разделившие огромный народ на два враждебных лагеря, не могут быть моими вождями. Человек, расстреливающий свой народ, отправляющий в тюрьмы и лагеря сотни тысяч своих соотечественников, не может быть моим вождём. Кстати, такого же мнения миллионы русских людей. То, что часть из них вышвырнули за кордон, не делает их менее русскими. Это к твоему сведению, будущий философ. Это без иронии. Я очень надеюсь, что ты останешься жив и осмыслишь и нашу действительность, и наше бытие вообще. А воюю я не за Сталина. Он, надеюсь, умрёт когда-нибудь. Воюю я против фашизма, это наиболее страшное явление сейчас. И к тому же я русский, я не могу не защищать русский народ и русскую культуру, которым в случае победы фашизма грозит полное уничтожение». Стриж говорил это очень грустным, тихим голосом, без малейшей тени пафоса. Ну с чего он взял, что посажены и расстреляны сотни тысяч людей? Хотел спросить, но вместо этого ляпнул: «Если ты и русский, то только наполовину. Ты бы хоть сказал мне, кто ты во второй половине. Ладно, не обижайся, можешь и не говорить. Только не думай, ради бога, что заморочил мне голову и заставил меня поверить, что утром у меня был бред. Вон место, где стоял твой гость, до сих пор, поди, не остыло… И если ты действительно надеешься, что в будущем я смогу „осмыслить бытие“, то немного твоей информации очень бы мне помогло».

«Хорошо,— неожиданно быстро согласился он,— я расскажу тебе кое-что. Даже то, что до последнего колебался, брать или не брать тебя с собой. Особенно трудно было после звонка Моргунова из штаба. Я ведь мог на полную свою ответственность снять тебя с задания… И плевать мне на все вышестоящие инстанции. Вернулся бы с удачей — никто и не вспомнил бы. А не вернулся — тем более. Ты мне сразу понравился и очень уж не хотелось брать тебя на свою совесть. Шансы-то у нас почти нулевые. Но прав и ты: чем Ларин или Летуненко хуже тебя? Только тем, что их мне прислали не из Москвы? И сыграл роль ещё один фактор: ты сам, причём вполне осознано, решился идти со мной. В отличие от Ларина и Летуненко, которым права выбора никто не давал! Обо мне речи нет, можешь поверить: я свой выбор всегда делаю сам, чего бы это ни стоило.

Но ты ждёшь совсем другой информации. Ты ждёшь объяснений увиденному, ты не хочешь согласиться, что это бред. Ну, а если не бред, то что? Вот теперь я спрошу тебя: что это было? Не знаешь? Но хочешь знать? Тогда будь готов поверить в труднопонимаемые вещи.