Спор об унтере Грише

— А что нужно знать, чтобы разгадать смысл происходящих событий? Надо знать, для кого важен исход этих событий. Два человека бросают жребий — тут исход важен для кидающих жребий, но не для самого жребия.

Гриша внимательно слушает.

— Я не жребий и не веревка. Ведь и за меня Христос умер на кресте.

Тевье, проверяя на ощупь гладкость обеих выструганных досок, говорит:

— Пусть так, а что говорит монета, которую бросают вверх? Я такая же неподдельная, как и другие, у меня есть орел и решка, и отчеканили меня на том же станке. И все же человек оценивает монету по ее стоимости.

Гриша бормочет:

— Человек есть человек, а монета есть монета. Генерала и унтера нельзя сравнить с двумя монетами.

Столяр спокойно вынимает из горшка кисть и помахивает ею, чтобы дать клею стечь.

— Хорошо, — говорит он, — очень хорошо. Но кто говорит о генерале? Может быть, тут дело в чем-то большем? Может быть, в народах? Почему бы и не так?

И он начинает рассказывать Грише старую историю о праотце Аврааме, о том, как он говорил с богом.

— Не то чтобы он разговаривал с ним, он только боролся за Содом. Он сказал: почему ты хочешь уничтожить этот большой город? А вдруг там найдутся пятьдесят праведников. Бог уступил: он не разрушит город, если там найдутся пятьдесят праведников. Ты думаешь, он не знал, что в Содоме не найдется пятидесяти праведников? А когда Авраам проявил слабость и стал торговаться, предлагая сорок пять и тридцать праведников за помилование, за спасение большого города Содома, — ты думаешь, бог не знал, что в Содоме не найдется и десяти праведников? Дело вовсе было не в праведниках и не в их количестве. А в том, чтобы наш праотец Авраам показал, присуще ли ему все человеческое или нет… А разве он не был человеком, что ли? А теперь давай подумаем о праведниках — понятно?

Тевье уже давно сбился на речитатив, каким в школе читали талмуд, и в экстазе покачивался телом взад и вперед.

— Если бы в Содоме нашлось десять праведников, то город не погиб бы. А это, в свою очередь, зависело от них — быть или не быть им праведниками. Им было известно, чего господь требовал от них: это было очень просто. Он не заставлял их, как евреев, выполнять шестьсот тринадцать велений. Им было вменено в обязанность блюсти всего семь заповедей Ноя, и тех они не выполняли. Прекрасно! Предположим, что нашлось бы десять праведников или, скажем, девять и один колеблющийся. Если бы он решился стать праведником, то разве он сделал бы это для себя? Нет, он спас бы город. Праведность праведных в Содоме — это лишь знак, Гриша. Взглянуть на этот знак, и сразу понятно, что за город. Так мне кажется. Пятьдесят праведных — жирный знак, десять праведных — тоненький значок, а ни одного праведника — это злой знак, понятно? Говорю тебе: наши времена хуже, чем времена Содома и Гоморры. Так мне кажется. Теперь посмотрим далее, понимаешь? Вот человек, он приговорен к смерти. Ясно, — что он невинно приговорен к смерти, Многим ясно, что он невиновен. Если верх возьмет правда, если его признают невиновным, тогда, значит, в Содоме есть десять праведников, и город не будет разрушен. Если же правда не возьмет верх, если приведут в исполнение приговор, ложность которого известна всем, тогда, Гриша, в Содоме нет ни двадцати праведников, ни десяти и ни пяти, и гнев божий с огнем и серой обрушится на него. И весь великий Содом с кайзерами, князьями и генералами будет разрушен. А теперь заметь себе….

Но вдруг он замолчал. На его щеках уже играли два розовых пятна, а глаза, обыкновенные глаза старого еврея, сверкали гневом — он ратовал за царство божие на земле. Но вдруг он запнулся, в его страстный экстаз вдруг вторглось лицо Гриши.

Унтер молчал. Он открыл рот, словно задыхаясь, и полными ужаса глазами смотрел на своего товарища по работе.

— Довольно! — хрипло прокричал он наконец. — Довольно, я погиб. Ох, это так… Кто-то гонится за мной. Но не ради меня самого. Я всегда думал — кто станет утруждать себя из-за меня. Ведь я только вошь. Но если дело обстоит так, тогда, конечно… И капля может переполнить чашу, от спички может загореться целая степь.

Но Тевье, не беря, однако, назад ни слова из своей речи, стал успокаивать Гришу.

— Почему — погиб? Это не так. Почему бы справедливости не восторжествовать даже у немцев? Ведь тут в дело втянут генерал, обер-лейтенант, военный суд, целая дивизия! Ты не можешь еще сказать: все кончено. Покамест чашка весов больше клонится в сторону жизни. Но слушай: худо тебе будет или хорошо — это гораздо важнее для немцев, чем для тебя. Я имею в виду — ты уж прости — твою жизнь. Что может быть для тебя важнее? Но ты ведь видишь: государства и великие народы, русские, немцы, имеют гораздо большее значение, чем какой-нибудь унтер.