Спустя вечность

Мама, человек осторожный и часто с предубеждением относившийся к людям, — у нее были на то свои причины — говорила о Ренате только в восторженных тонах. Трезвомыслящая, дружелюбная, без намека на преувеличенную любезность, которая могла выглядеть как подобострастие. О Максе мама сказала так:

— Он очень приятный человек, но ему не стоит так восхищаться мною.

У Ренаты было все, чего недоставало Максу, — крепкие нервы, спокойствие и реальное представление об их положении, которое при тех условиях было далеко не надежным. Но не она одна поддерживала Макса. Я тогда же познакомился с писателями, художниками и интеллектуалами, которые входили в круг его друзей.

Среди них был д-р Феликс Гуггенхайм, возможно, именно у него Макс получал самые дельные советы и поддержку. Д-р Гуггенхайм был членом известного книжного клуба «Дойче Бухгемайншафт», где он, по рассказам Макса, распоряжался всем и вся. Но… за кулисами. То, что он был еврей, требовало известной осторожности. Однако пока даже нацистские власти, которые хотели его убрать, ничего не добились своими протестами, уступив властной фру Леонард, владелице издательства и вдове-арийке.

Вскоре я близко сошелся с Феликсом Гуггенхаймом — «этим маленьким умным человеком», как звал его Макс. Он действительно был маленького роста, носил сильные очки, у него была большая голова и очень высокий лоб. В том, что он умен, я убедился сам в ходе наших бесед.

Именно во время моего знакомства с фру Леонард и Гуггенхаймом мне пришлось впервые «вмешаться» в отношения отца с издательством Лангена. Гуггенхайм хотел, чтобы их книжный клуб «Дойче Бухгемайншафт» издал какую-нибудь книгу Гамсуна. Я направил запрос Лангену, но получил отказ. Это взбесило меня, я рассчитывал неплохо заработать, сделав переплет к этой книге. Я написал отцу, но и он отнесся к этому скептически, несмотря на хорошие условия, предложенные Книжным клубом.

Тогда Гуггенхайм от моего имени продиктовал секретарю письмо, содержания которого я сейчас точно не помню, но убедительный тон которого заставил Лангена уступить. Речь шла о романе «Женщины у колодца», продававшемся хуже других книг, но работу я все-таки получил, и отец был доволен результатом.

Гуггенхайм был женат на красивой блондинке. Вместе с Максом, Ренатой и Герд Хёст, которая в это время снималась в Берлине, мы иногда ходили вместе в норвежский клуб и часто в гости к Гуггенхайму, где Герд, ставшая позже ученым профессором, обыгрывала меня в пинг-понг. Это были самые приятные воспоминания о Берлине!

После войны я получил несколько милых писем от Гуггенхайма. Теперь он был главой киноагенства в Голливуде и писал, что рад за Макса, достигшего желанной цели. Но не преминул поздравить меня с вступлением Норвегии в Атлантический пакт! Очевидно, он стал настоящим американцем.

Макс связывал многих норвежских писателей с немецкими издательствами. В этих случаях кое-что перепадало и мне. Благодаря настойчивым рекомендациям Макса, который действовал очень энергично, мне поручили сделать иллюстрации к сочинениям Фалькбергета ^{104}и Дууна, а кроме того, к мемуарам Вильденвея «Пегас и мир».

Вальтер Канерт, который руководил издательством «Гербиг Ферлаг», был моложе меня, это был симпатичный человек, мы с ним часто встречались. Кроме Феликса Гуггенхайма особенно благоволил Максу Пауль фон Берген, аристократ среди немецких издателей, джентльмен старой школы.

Он возглавлял Университетское издательство и тайно подкармливал Макса Тау. Впрочем, не он один — Макс работал так или иначе всюду, где издавались книги.

Иногда я имел честь быть гостем семейства фон Бергена вместе с Ренатой и Максом. Хозяйка дома была еврейка, темноволосая, живая дама, она держала фотоателье. Не думаю, чтобы ее особенно интересовала коммерческая сторона дела. Моих фотографий, сделанных ею, я так и не увидел. Может, у нее были свои намерения относительно их, кто знает.

Пауль фон Берген был высокий, худой, бледный, с тонкими чертами лица. Когда мы с ним познакомились, ему было лет пятьдесят или шестьдесят. Из-за того что он женился на «неарийской» женщине, у них обоих могли возникнуть неприятности. Поэтому он взял к себе в издательство подкрепление — доктора Ганса Отто Майера, офицера СС, но не фанатика. У Майера было чувство юмора, свойство, которое в те непростые дни могло весьма пригодиться даже при наличии самых оголтелых бюрократов в рейхсшрифттумкамере. Ганс Отто Майер был партайгеноссе. Даже если он не погиб во время войны, в чем я не уверен, у него, безусловно, были трудности, связанные с его эсэсовским прошлым. Наступившее потом время не считалось с судьбами людей, иногда эти судьбы были горькие, иногда — глубоко трагичные.