Спустя вечность

«Во-первых: я твердо считаю, что ты должен забыть об этом деле, иначе ты испытаешь на собственной шкуре — больше, чем когда-либо раньше при других обстоятельствах, — что такое презрение и прочие беды, которые тут же на тебя свалятся.

Кроме того, учти, это не тот случай, когда тебе назначат компетентного судью, и если ты хоть на минуту задумаешься, то поймешь, что в твоем случае самое лучшее помалкивать. Будь уверен, Скавлан это прекрасно знает. Даже не надейся, что против тебя не будут использованы самые подлые и неожиданные обвинения за много месяцев до того, как будет слушаться твое дело, — инсинуации, в которых не разберется ни один суд, потому что тот, у кого мышиная душа, знает, как нужно действовать. Уверяю тебя, ты будешь совершенно беззащитен и окажешься на грани нервного срыва, а рисковать своим душевным здоровьем ради такой малости было бы совсем глупо.

Ты только посмотри: Скавлану недавно исполнилось семьдесят лет. Ты, наверное, заметил, что этому событию было отведено лишь несколько строчек петитом. Он утешился тем, что сам расхвалил себя в передовой „Дагбладет“. Пусть насладится этим сиянием, а ты представь себе, как далеко может зайти неудачливый и обиженный Богом человечек…

Риск проиграть дело в некомпетентном суде, который не в состоянии разобраться в психологических мотивах, весьма велик. Ты, конечно, сразу ответишь мне, что проиграть такое дело невозможно, что в худшем случае газету просто не осудят. Вот тут ты ошибаешься, надо быть реалистом, а именно — тебе могут присудить оплату судебных издержек. Но если этого и не случится, если все ограничится только осуждением газеты, я даже не в состоянии представить себе, как страшно ты будешь очернен, — сильнее, чем раньше, потому что обратиться в суд еще раз ты уже не сможешь.

И не воображай, что они пощадят твою мать, брата с сестрами и твоего покойного отца. Они будут копать и копать…

О самом деле: это полный абсурд, — еще одно совершенно излишнее свидетельство того, какой сухой, какой равнодушный тип этот Скавлан (в этом деле виден не только его палец, но и вся лапа, — и допустить такое в своей собственной газете! — это каждому ясно, даже если бы у него хватило низости и бесстыдства все отрицать).

Когда я прочитал его рецензию, то только покачал головой. Сразу видны мышиные коготки. Я когда-то давно читал книгу Скавлана. Но даже не вспомнил о ней, когда читал твою. То, что там повторяются одни и те же эпизоды, вполне понятно любому взрослому здравомыслящему человеку. Я снова перечитал Скавлана. Обвинения против тебя сущая чепуха. Что там повторяется о йомфру Эушении, меня нисколько не удивляет. Они друг друга стоят.

Я размышляю так: это невозможно. Это могло прийти в голову только такому человеку, как Скавлан. Ты — сын Кнута Гамсуна. Ты знал его сорок лет или сколько там, я не помню. Зачем тебе у кого-то списывать, когда ты пишешь о своем отце? До такого абсурда мог додуматься только совершенно бездушный человек. Я от многих это слышал и сам повторяю: „Послушай, если бы давным-давно была написана книга о твоем отце, о самом близком тебе человеке, и ты сам тоже захотел бы написать о нем, неужели ты стал бы пользоваться таким источником?“

Все только смотрят на меня с недоумением и говорят примерно так: да это же чушь!

Но пишущие люди попадали и будут попадать в подобные переплеты.

Если предположить, что ты действительно списывал со Скавлана, когда писал о своем отце, тогда мы должны считать это контрольной пробой. Скавлан говорит, что ты наивен (его взгляд на мир — это взгляд мыши, не подозревающей о том, что наивность — самая большая человеческая ценность). Но, собственно, при чем тут наивность? Если ты позаимствовал материал у Скавлана, нужно говорить о воровстве или чем-нибудь подобном. В чисто медицинском смысле разговор должен идти о слабоумии или о бездушии разорившегося торговца. Послушай, все это возмутительно, это на грани идиотизма. И ты еще смеешь на это сердиться!

Отнесись к этому абсурду с достоинством. Повернись спиной к этому типу. Больше ничего от тебя требуется. Не поддавайся на провокацию и не говори глупостей…»