Среди гор

— Умные люди вон готовятся к кочевке на джайлоо. Хоть одно лето вольготно поживут в свое удовольствие, а тебя шайтаны носят неизвестно где. Думаешь, легко мне смотреть, как соседки с утра до вечера латают кошмы юрты, готовят для вьюков арканы, а мужья их мелют на мельнице муку, ездят на базар за покупками или строгают колья для скотины. Все они, от мала до велика, готовятся к кочевке. Еще с зимы откормили на забой ягнят и валушков, на джайлоо в этом году будет шерне. Женщины только мечтают о том, как бы побыстрей добраться до прохладного джайлоо, чтобы пить кумыс и ходить по гостям. А ты на старости-то лет ума лишился, болтаешься весь день, как приблудный кобель, будто тебе больше всех надо…

И особенно обидно становилось Умсунай, когда кто-либо упоминал о том, что даже последний из последних бедняков, Иманбай, и тот собирается отвезти пяток своих кур во главе с большим рыжим петухом пастись на джайлоо. Испепеляющая досада схватывала тогда спазмой ее горло, и Умсунай хрипела от удушья:

— О-о, что значит — отстать от других! Или мы последние бедняки… Оставайся, старый дурень, в артели своей сам, а я оседлаю гнедого и уеду одна на джайлоо, уеду, вот посмотришь.

Сегодня Соке еще позднее, чем обычно, вернулся домой и не успел ступить на порог, как Умсунай уже набросилась на него:

— Ну, заявился! Уж лучше бы глаза мои тебя не видали… Да где ты мотаешься, ради чего? Или сатсиал тебя за это пошлет в Мекку?

Соке сразу пришел к выводу, что сегодня, пожалуй, и не стоит даже оправдываться — уж очень зла жена. «Лучше промолчу!» — стоически решил он. Но не тут-то было, молча тоже не угодишь.

— Ты почему молчишь, а? — нашла случай упрекнуть его Умсунай. — Или это я заставляю тебя мотаться в седле с утра и до ночи? Ишь работничек какой нашелся!

— Дай чего-нибудь испить, дорогая, а потом будешь ругать!

— Вон как! — язвительно усмехнулась старуха. — Квасу, может, захотел… Так что же эта окаянная артель не позаботится даже о квасе, а? А ведь обещали горы золота, куда там, держи подол шире… Если артель так сильна, то почему не зарежут на горячее питание кобылу, не нажарят боорсоков мешка два-три, не заквасят квасу, да так, чтобы всем досыта напиться, а? Э-эх, вы! Чего от вас ждать, побираетесь по дворам, веревки и мешки просите… Куда уж… Жди от вас…

Соке между прочим не особенно рассердился на старуху. «Пусть, пусть: покричит, изольет все, что на душе, легче ей станет!» — думал он и старался быть спокойным, но все же на душе у него было как-то мрачно и неуютно. Соке даже приподнял фитиль семилинейной лампы, словно это могло чем-то помочь.

Джипар весь этот вечер готовила уроки. Ей было жаль отца. Она сердито надула румяные щечки и гневно посматривала на мать, как бы говоря: «Ах, эта мама… Ну, когда она перестанет… Весь день только ругается и ругается».

Корова к этому времени уже отелилась. За два удоя молока набиралась полная кастрюля, что стоит на подоконнике. Сейчас в этой кастрюле почти до краев был цельный айран с нетронутой пленкой каймака. Умсунай уже несколько раз поглядывала на эту кастрюльку, намереваясь налить старику айрана, но всякий раз, поддаваясь мстительному чувству обиды, откладывала, думая: «Пусть обождет немного, будет знать, как носиться до ночи ради этой чертовой артели!» И когда Джипар подбежала к окну, чтобы налить отцу айрана, Умсунай осадила ее:

— Сиди смирно, ты что распрыгалась!

— Я налью отцу айрана! — тряхнула косичками Джипар.

— Не надо ему айрана… Отец твой отрекся, у него нет ни дома, ни семьи, ни хозяйства, он забросил все, променял нас на артель. Разве ты не знаешь, что он активист, бригадир… Его айран в артели, пусть там и кормится!.. — Умсунай заголосила и расплакалась еще пуще.

«Ну и ладно, поплачь, может, успокоишься!» — думал Соке, и все-таки так тяжело стало на душе, что он привалился спиной к стенке и глубоко вздохнул:

— У-у-ух!

Помимо того что дома ему сегодня крепко перепало от жены, днем у него была другая неприятность.

После того как большой клин залежи возле Кара-Су был вспахан, плугари бригады Соке перешли на широкую полосу целины, что лежит вдоль дороги. Это место давно уже было сенокосом бердибаевского аила. Место было удобное, равнинное, переходящее постепенно в пологий склон горы длиной больше километра и шириной метров триста. На подъеме росли кочковатые кусты «верблюжьего хвоста», а низина была черноземная, с богатым травостоем. В дождливые годы здесь так вымахивал дикий желтоголовый клевер вперемежку с овсяницей, полынью и бурьяном, что не всякая скотина могла пробраться сквозь эти заросли. Да и в засушливые годы не было такого, чтобы здесь не росла трава. Сюда запросто можно было пускать воду из верхнего арыка. Стоит полить участок раза два за лето — и до самой осени зеленеет отрастающая отава. Место было действительно завидное, и в связи с этим не раз бывали здесь раздоры… Этот сенокос имеет свою историю.