Среди красных вождей. Том 1.

Но у меня произошло с ним довольно тяжёлое объяснение по поводу тех порядков, которые царили в кассе по вопросу платёжных документов, о чём я выше говорил. Я, конечно, не мог допустить, чтобы люди безответственные, как личный секретарь (должность совершенно непредусмотренная), жена посла и пр., имели право давать кассе распоряжения об уплате тех или иных сумм. Но, как читатель понимает, вопрос этот был довольно деликатен. И меня немало озабочивало, как говорить с Иоффе о том, что эти лица не могут и не должны иметь права давать кассе распоряжение об уплате и выписке в расход… Ведь Иоффе был только товарищ, никогда никаких дел практических не ведший и не имевший о них никакого представления. А тут нужно было коснуться людей, так или иначе, ему близких (со своей первой женой Иоффе вскоре разошёлся и женился на M.M. Гиршфельд, которая сама, очевидно, по неопытности и юности подчёркивала свои отношения с Иоффе. — Автор.), что могло быть ему неприятно и что могло в конце концов внести ненужные и неинтересные мне осложнения в наших чисто деловых с ним отношениях. Поэтому, прежде чем говорить обо всём этом с самим Иоффе, я предварительно переговорил с Красиным, близко и хорошо знавшим Иоффе, прося его дать мне совет, как быть. Красин, как и я, был очень неприятно поражён всеми этими «документами», причём, так как в них было немало и комичного, мы с ним пошутили и посмеялись на эту тему. В конце концов Красин сам предложил мне пойти вместе со мной к Иоффе и помочь мне в деликатной форме, не задевая самолюбия, выяснить дело.

Придя к Иоффе, я рассказал ему о первых моих наблюдениях и в мягкой форме обратил его внимание на неудобство того, что разные люди выдают кассиру распоряжения об оплате счетов, притом счетов частного порядка, не служебного, а также распоряжения об отпуске им тех или иных сумм… Как ни мягко было сказано, тем не менее Иоффе это не понравилось, но, как человек умный, он поторопился заявить мне, что, собственно, и ему, при всём его незнакомстве с порядками ведения дел в учреждениях, казалось, что это не ладно, но, что, не зная, что именно надо сделать, он, в виду состоявшегося приглашения меня, решил: «подождём товарища Соломона, — он приедет, во всём разберётся и установит необходимые правила…» Поэтому-де он готов во всём последовать моим указаниям… Затем он прибавил, что все, находящиеся в кассе суммы отпущены и отпускаются лично ему в его полное распоряжение… Мы обратили его внимание на то, что в посольстве уже имеется требование Комиссариата Иностранных Дел о составлении и представлении отчёта об израсходованных за три месяца сумм, что малоопытный бухгалтер составил этот отчёт в совершенно неприемлемом виде, так что в нём невозможно разобраться, и что, во всяком случае, нельзя проводить по этому отчёту такие расходы, как на шляпы для его жены или личного секретаря, на манеж и пр.

Он согласился с этим и заявил, что принимает все эти расходы на свой личный счёт. Я тут же передал ему все эти «документы» (вышла довольно внушительная сумма) и он, взамен их, составил на ту же сумму квитанцию, в которой стояло, что им лично за такой-то период на разные нужды безотчётно израсходовано столько-то.

Но, конечно, как ни деликатно я говорил с ним, у него остался известный неприятный осадок по отношению ко мне… Да по правде сказать, и у меня к нему также… Как-бы то ни было, но тут же на этом свидании по его предложению было решено, что впредь деньги будут выдаваться кассой по ордерам, подписываемым только одним из нас, им или мною. Мне, признаться, не очень то хотелось иметь это право подписи, но по деловым соображениям я не имел основания отказываться и должен был согласиться…

И вот, выработав упомянутые выше правила о кассе и бухгалтерии, хотя, повторяю, всё было уже согласовано нами путём постоянных бесед и докладов, я передал их послу, т.е. Иоффе, на утверждение.

Прошло два-три дня. От Иоффе мои положения не возвращались. Я не считал удобным напоминать. Но с момента, когда я передал ему эти проекты, в отношении ко мне личного секретаря наступило резкое изменение. Совершенно игнорируя меня, Марья Михайловна всё время обращалась к Якубовичу и Лоренцу… Пошли какие-то перешёптывания, что-то поползло тягучее и липкое и противное… Я делал вид, что ничего не замечаю.

Но вот как-то, войдя ко мне и передавая мне какие-то бумаги от Иоффе, Марья Михайловна вдруг спросила меня:

— Вы, кажется, находите, Георгий Александрович, что должность личного секретаря совершенно лишняя?

Этот вопрос меня, конечно, очень удивил, ибо никогда я никому своих мнений по этому поводу не высказывал.

— Я? — спросил я. — Откуда вы это взяли?

— Так… мне кажется, по крайней мере, — ответила она и быстро вышла из моего кабинета.

В тот же день, вскоре после этого разговора, ко мне пришёл Иоффе и принёс мне мои положения. Вид у него был смущённый и точно забитый.