Среди красных вождей. Том 1.

Вскоре совет обратился с особым, скажу просто, прекрасным манифестом ко всем военнопленным на французском, английском, итальянском и русском языках. Это было настоящее, неподдельное братское обращение, в котором совет объявлял им, что отныне они свободны, что пали все цепи, они свободно могут уходить из лагерей, свободно возвращаться на родину…

И вслед за этим манифестом, ко мне в консульство валом повалили измученные и истомлённые pyccкие военнопленные за визами на обратный проезд в Poccию. Я не преувеличу, сказав, что у меня бывало в день более тысячи человек, заполнявших всё помещение консульства, теснившихся на лестнице и толпившихся на улице перед домом.

Но тут были не только русские военнопленные, но также и французские, бельгийские, английские, итальянские. У них не было своего представителя и я являлся единственным дипломатическим представителем одной из стран Антанты. Они умоляли дать им визы на возвращение на родину и, каюсь, хотя и в относительно редких случаях, я с явным нарушением компетенции, ставил им визы на проезд в их страны и, к моему удивленно, я узнал, что мои визы принимались всерьёз и утверждались немецкими пограничными властями… Я и мой малочисленный штат работали буквально и день и ночь.

Но тут кстати на помощь мне пришла и местная русская колония. Однажды ко мне явился от её имени некто г-н Гурвич с заявлением, что русская колония, узнав, как изнемогает в трудах наличный состав консульства по работе с военнопленными, которые, помимо виз, требовали и разных других видов помощи, с радостью готова организованно помогать мне. И немедленно же (да, именно немедленно, ибо события развивались с головокружительной быстротой) у меня собралось несколько человек, сконструировавшихся в качестве инициативной группы для организации общества содействия и помощи военнопленным. Тут же был избран временный комитет, назначены должностные лица, собраны кое-какие суммы. Некоторые добровольцы предложили свои услуги для работы в канцелярии. Упомянутый г-н Гурвич вошёл ко мне на службу в качестве секретаря консульства (Привезённый мною с собою из Берлина секретарь был мною уволен по прибытии в Гамбург через несколько дней по прибытии. — Автор.) и оказался незаменимым человеком на этом посту своим деловым опытом, добросовестностью, инициативностью и высоким образованием. По своим взглядам он принадлежал к умеренным социалистам, но ни в какие партии не желал входить. Одновременно я усилил свой штат, приняв одного из военнопленных, Коновалова, в качестве портье и курьера, оказавшегося очень хорошим человеком.

И работа кипела. Но широкие, мирового масштаба события развивались и шли своим чередом и тоже в революционно быстром темпе.

Немцы просили перемирия, признав себя побеждёнными. Вильгельм скрылся в Голландию. В Германии появились делегации стран Антанты. Победители стали проводить свои директивы. Революционное движение, начавшееся и проходившее под знаком крайнего и, сказал бы я, большевицкого направления, постепенно стало входить всё в более умеренное русло, отказываясь от крайностей и в конечном счёте всецело подпав под влияние германской социал-демократической (Шейдеман) партии. Правда, ещё долго, в течение нескольких месяцев, у социал-демократов шла энергичная борьба с крайним большевицким течением, выражавшимся спартаковцами (Карл Либкнехт и Роза Люксембург); происходили восстания или путчи, разного рода отдельные эксцессы. Но, в сущности, левое крыло, спартаковцы, было быстро побеждено. Во главе армии стал Носке, умеренный социалист, который решительно и быстро, чисто по-большевицки расправлялся с восстаниями левого крыла.

Под влиянием этой реакции поправел и гамбургский совет солдат и матросов. Сенат был восстановлен. Манифест к военнопленным был аннулирован, и они снова были прикреплены к своим лагерям. Мне формально было запрещено выдавать визы военнопленным. Отмечу, кстати, что масса пленных, получив визы вначале, успели уехать, пробираясь, несмотря на железнодорожную забастовку, разными способами через границу… Деятельность организовавшегося при консульстве общества помощи военнопленным сразу же прекратилась, русская колония притаилась и замолкла. Сама собою замерла и моя деятельность, как консула, и вокруг меня почти мгновенно образовалась удручающая, зловещая пустота. Правда, прекратились бесплодные настояния сената на моём отъезде, ибо хозяйственная разруха не прекращалась ещё в течение долгого времени. И очень быстро я остался один со своим штатом, которому по существу уже нечего было делать и который занимался только приведением в порядок дел, подготовляясь к неизбежной, как мне казалось, ликвидации всех операций консульства…