Среди красных вождей том 2

— Как сказать? — ответил он с какой то брез­гливой гримасой. — Видишь ли, я показал ему проект договора с Англией и… тебе я могу это сказать… Конеч­но, Литвинов… тыже его хорошо знаешь, знаешь, какой это завистливый хам… начал озлобленно критиковать его и доказывать, что я должен был и мог добиться от англичан и того и другого… Я его разбил по всем пунктам… Словом, препаршивое впечатление: договор, очевидно, плох, потому, что его провожу я, а не он…

Красин прогостил у меня три дня. Мы много гово­рили с ним, но об этом когда-нибудь позже. Он был мрачно настроен и не мог отделаться от тяжелых предчувствий и ожидании больших неприятностей в Москве. Я старался его рассеять, но и у меня было не­весело на душе… Затем он уехал в Москву.

Я, конечно, провожал его на вокзал. Был и Лит­винов, полезший к нему со своими иудиными поцелуями. Прощаясь со мной и отойдя немного от Литвинова, Красин, целуя меня, шепотом, тревожно спросил ме­ня еще раз: "Так ты думаешь, не арестуют?" Я подавил свою тревогу за него и вымучив на своем лице ободрительную улыбку, ответил ему:

note 159— Ну, конечно, нет. Поезжай с Богом, голубчик…

XXXIV

Красин уехал. Я продолжал работать. Литвинов, относясь ко мне лично вполне корректно и даже по то­варищески наружно тепло, вымещал свою злобу против Красина и меня на моих близких сотрудниках, которые слезно просили меня, при получении мною нового назначения, взять их с собою. Ашберг приезжал еще не один раз, и мы с ним и Литвиновым разрабатывали все детали его проекта, который, по полученным от Красина известиям, встретил полное сочувствие в советских сферах и главное со стороны Ленина.

В начале февраля возвратился из отпуска Гуковский… Я едва-едва с ним поздоровался, хотя он, не­смотря на последнюю сцену, когда я почти вытолкнул его из моего кабинета, что то очень лебезил передо мной. Литвинов, между тем, непременно решил устро­ить "дипломатический" обед, на который были пригла­шены и эстонские сановники, как министр иностранных дел Бирк и др. Обед имел целью демонстрировать "перед лицом Европы" — как говорил Литвинов, приглашая меня, — что между нами тремя, т. е., Гуковским, Литвиновым и мною, царят мир и любовь. Пришлось проглотить еще одну противную пилюлю — участвовать в этом обеде, улыбаться Гуковскому, слу­шать его похабные анекдоты, беседовать с быстро напив­шимся Бирком, и манерами и развитием представлявшим собою среднейруки уездного русского адвоката..

Гуковский оставался не долго в Ревеле, устроив­шись в маленькой комнате в той же "Петербургской note 160Гостинице" и работая вместе с Фридолиным над составлением своего отчета. Затем он уехал в Москву и исчез из поля моего зрения. И теперь я считаю своевременным попытаться сделать более или менее подробную характеристику этого излюбленного советского деятеля, которого так старательно покрывали во всех его гнусностях его друзья - приятели.

От сколько-нибудь внимательного читателя моих воспоминаний, надеюсь, не укрылось, что Гуковский представлял собою в некотором роде центр, около которо­го сгруппировалась вся мерзость, все нечистое, все блудли­вое, все ворующее и пожирающее народные средства. Около него стали, частью скрываясь, частью явно, все те, кого я называю его "уголовными друзьями".

Принимаясь за эту характеристику, я беру на себя нелегкую задачу. Ведь это характеристика человека на­столько порочного, что всякий, прочтя ее, вправе будет заподозрить меня в том, что из чувства неприязни я сгустил краски до полной потери чувства меры и, впав в чисто мелодраматическую фантазию, вывел не живое лицо, а какого - то кинематографического злодея. Но много лет прошло с того момента, как я расстался с Гуковским, который давно уже спит могильным сном, и за эти годы я часто возвращался мыслью к прошлому и, в частности, к Гуковскому, разбираясь во всем том, что мне известно о нем. И я тщательно искал в нем хотя бы одну положительную черточку, присутствие которой претворило бы эту чисто абстрактную фигуру героя бульварного романа в живое лицо. Увы, при полной моей добросовестности в этом отношении, я не могу оживить, очеловечить его, и он остается героем мелодрамы, он остается чистой абстракцией.

И вот, в этом то и заключается трудность note 161проведения его характеристики. Но и это еще не все. Часто мелодраматические герои выводятся, как личности, обладающие какой то инфернальной силой, чем то от Мефисто­феля. Но в данном случае нет и этого. Нет ни одной, хотя бы и отрицательной, но яркой черты, в характере этого реального типа. Это был человек совершенно сла­бый, со всеми основными чертами слякотного характера, и в то же время он был силой, ибо он был силен не сам по себе, а по тем условиям, которые его создали, которые его поддерживали и которые в конце концов его погубили… Его создаласоветская система…