Среди красных вождей том 2

Плохо поняв момент и решив, что теперь "все можно", Квятковский стал еще усерднее проводить в "Аркосе" политику "гуковщины", которую он отожествлял с "нэпом". И, само собою, он стал уже совместно с новым директором Филиппом Рабиновичем и с другими, стоявшими за кулисами, еще энер­гичнее бороться со мной, отнимая у меня шаг за ша­гом одно дело за другим. Но одной позиции я ни за что не хотел уступать — это отдела приемок. И ведя его и все улучшая и расширяя его компетенцию, я держал всех этих рыцарей ордена "гуковщины" в вечном страхе (Так, я разработал в этом отделе часть об образцах, установив самую строгую систему и порядокихрегистрации, опечатывания (ведь я имел дело просто с мо­шенниками) и хранения, для чего я использовал один из подвалов "Совьет - хауза", куда, кроме моих доверенных сотрудников, никто не имел права входа. Вот эти то подвалы, о которых я уже говорил, и причинили столько хлопот английской полиции. — Автор.), увеличивая в то же время их note 250бессильную ярость. Не могу умолчать, что в этом отношении меня всегда поддерживал Красин, поведение и душев­ное состояние которого становилось все более (да так и осталось до сих пор) для меня загадочным… И это мучает меня и по сей час…

Упомяну уже совершенно мимоходом, что в ноябре 1922 г . из Москвы приехала в Лондон ревизионная комиссия в составе (моего "друга") члена коллегии ВЧК и РКИ Аванесова, знаменитого безбожника Емельяна Ярославского и какого-то немолодого уже рабочего Попова. Комиссия эта, возглавляемая Аванесовым (о нем см. в той части, где я описываю мою службу в Эстонии), совершенно игнорировала мое существование, что-то делала, брала какие-то ведомости и проводи­ла все время в дружеских беседах с ФилиппомРабиновичем(ldn-knigi, по непроверенным данным расстрелян в 1937 или в 1938 году — его имя фигурирует в сталинских расстрельных списках).

Я мог бы еще многое рассказать об "Аркосе" и его "деяниях", но это было бы в сущности повторением все того же, что было мною сказано по поводу "гуковщины" или "аркосовщины", т. е., описанием неоглядного мошенничества, грабежа народных средств и великого хамства. И я думаю, что уже и саммойчитатель, даже читатель - друг, устал от чтения таких, в сущности, однообразных описаний.

А мне необходимо еще описать историю той ложки воды, в которой, как я выше сказал, Квятковский и др. старались меня утопить.

Примерно, в сентябре месяце я получил запрос от Реввоентрибунала с приложенным к нему бланком для ответа, в котором мне ставился ряд вопросов о покупке мною в Ревеле партии неосальварсана у Р-на, если не ошибаюсь на сумму в 300 ф. ст., о чем я довольно подробно говорил выше (в части "Моя note 251служба в Эстонии"), куда и отсылаю интересующихся. Но в ряду поставленных мне трибуналом вопросов стоял вопрос, известно ли мне, что эта партия сальварсана, по испытании ее в Москве, оказалась фальсификатом? Отвечая на этот запрос, я откровенно описал, почему я купил сальварсан у Р-на, с которым, как я выше говорил, расплата за его шпионские услуги, по просьбе военного агента Штеннингера производилась путем предоставления ему заказов, что принимал этот товар Юзбашев и пр. и что я не имел никаких оснований подозревать, что был принят фальсификат, а не настоящий препарат. Напомню, что эта сделка состоялась в декабре 1920 г ., следовательно, к моменту запроса про­шло почти два года. Хотя это и показалось мне странным и подозрительным, тем не менее я не придал этому большого значения, полагая, что это просто обычная бю­рократическая проволочка.

Но, как оказалось, это и была та ложка воды, в которой я должен был утонуть.

Примерно, в средних числах ноября возвратил­ся из Москвы Квятковский. Еще не повидавшись со мной, он стал всем и каждому рассказывать, что я предан суду Реввоентрибунала по обвинению в покупке "заведомо фальсифицированного" сальварсана, и что меня вызывают в Москву для суда надо мной. И ко мне пришел Филипп Рабинович с вопросом, правда ли это? Я ничего не знал об этой новости.

— Так как же он смеет рассказывать такие вещи? — возмутился Рабинович. — Раз вам об этом ничего неизвестно… И я не понимаю, почему у него та­кой ликующий вид: он прямо с наслаждением рассказывал мне об этом, говоря, что теперь вам не сдобровать…

note 252Далее я узнал, что Квятковский возвращалсяизМосквы вместе с Красиным, который застрял в Берлине у Стамоньякова (торгпред в Берлине), где го­стила Любовь Васильевна Красина, возвратившаяся в Лондон вместе с Квятковским. Она как то преувели­ченно дружески встретила меня и среди разговора вдруг сказала мне:

— А знаешь, Жоржик, тeбе придется съездить в Москву…

— Придется? Зачем? — спросил я, делая вид, что ничего об этом не знаю.