Среди восковых фигур

– Между прочим, мамочке накануне снился сон… – Митрич понизил голос.

– Сон? Кошмар? – спросил появившийся незаметно, как черт из коробочки, капитан Астахов. – Давай, Митрич, не томи. Излагай. А философа еще нет? Неужели опаздывает?

– Мамочке снился карнавал… Ой! Федя!

Федор подошел и поздоровался. Сел.

– Извини, Митрич, перебил. Карнавал?

– Карнавал. Все в черных масках с клювами…

– Как во время чумы, – заметил Савелий. – Не похоже на карнавал… Кстати, только недавно узнал, почему клювы! Они клали туда всякие специи, чтобы дышать через них. Верили, что они очищают воздух.

– Чума, точно! Черные фигуры с клювами волокут тела… Молча. Тучи, голые деревья, черные пустые окна, и вороны каркают. Это вроде символ упадка и смерти. Она проснулась, а у нее давление за двести! Она говорит, это неспроста, будут новые жертвы.

– Ох, Митрич, смотри, накаркаешь, – сказал капитан. – Надо валерьянку и чай с травками на ночь. Сериалы не смотреть, бульварные романы не читать. И бегать по утрам. Спроси у философа, помогает для ясности мысли. Можно еще завести собаку. Могу одолжить на пару недель мою Клару. Она кого хочешь приведет в норму.

Буль капитана, старая дева по кличке Клара, славилась отвратительным характером и признавала из знакомых капитана одного только Федора. Он был единственным, чьи брюки избежали собачьих клыков.

– Не дай бог! – испугался Митрич. – Это же только сон. Насчет собачки скажу мамочке. Спасибо, Коля. Я сейчас вам пивка и закусить!

– Что произошло в театре? – спросил Федор, когда Митрич побежал за тележкой.

– Убийство произошло. В антракте. Давали спектакль «Антоний и Клеопатра», Анна Пристайко, ведущая актриса, играла Клеопатру. После третьего звонка не появилась, пошли за ней, а она…

– Ужас! – выдохнул Савелий. – А…

– Как? Плетеным кожаныи шнуром в виде змеи. Шнур лежал в коробке вместе с другими подарками. Полно цветов, дышать нечем, она лежит в кресле перед трюмо, концы шнура свисают почти до пола.

– Он не забрал его? Почему?

– Не знаю. Может, спугнули, пришлось поторопиться. Премьера с первым Антонием была три года назад, но продержалась недолго, артист уволился. Случился конфликт, по слухам – рассорился с Клеопатрой, они были любовниками. Опять-таки по слухам. Новый Антоний появился только сейчас, и они решили повторить. Премьера номер два, так сказать.

– Что говорит коллектив?

– Много чего. Языками молоть не мешки ворочать. Ее в театре не любили, завидовали. Характер у жертвы был тот еще. По сути, она была у них хозяйкой. Директор ее боялся, главный режиссер старался не спорить. Кстати, он был против спектакля, говорил, что не к добру. Как я понял, у него все не к добру, он пьющий язвенник, одинокий, питается всякой дрянью в театральном буфете…

– И что? – с недоумением спросил Савелий. – Какая разница?

– Никакой. Костюмерша Танечка очень напирала на буфет, говорит, ему не хватает теплой женской руки, поэтому он такой сложный. Это она обнаружила тело. До сих пор трясет, говорит. Единственная, кто плакал. Ну еще бабуля, которая билеты проверяет. Говорит, таких, как Анна Пристайко, больше нет. А что характер плохой и грубая, так ей все можно. Зритель ходил на нее, и не слушайте, что вам говорят. Я спросил, в каком смысле? Ну что, мол, это месть и все такое. Оказывается, новый Антоний в жизни ее любовник, некто Олимпий… черт, не помню фамилии. Его супруга пару дней назад закатила ей скандал. Кто такая эта, с позволения сказать, супруга, и кто такая Анечка Пристайко? Кроме того, никто свечку не держал. Ей все завидовали, распускали сплетни, особенно эта бездарность Леночка Булах.

– Ты думаешь, кто-то из своих?

– Вряд ли. Хотя… Понимаете, артист – фигура эмоциональная, вся на нервах, вполне может пришибить кого-нибудь с ходу… Спонтанно, как говорит философ. А тут убийство с заранее обдуманным намерением. Убийца положил шнур в коробку, сумел пронести в ее гримерку, причем она ничего не заподозрила, не подняла шум…

– Ты думаешь, она его знала? – спросил Савелий.

– Может, и знала. Но не обязательно. Он принес цветы и подарок, – сказал Федор. – Таких обычно не замечают. Я уверен, никто не вспомнил, что видел чужого мужчину в коридоре или около ее комнаты. Он мог быть одет как курьер.

– А разве там можно всем ходить? – спросил Савелий.

– Не всем, а только самым близким. Например, Леша Добродеев, он же Лео Глюк, не вылезал от нее, отлучался только в буфет принять. Он принес громадный букет белых лилий, как на похороны. Смрад стоял… там нет окон! И бусины рассыпаны на полу. Нельзя. Но всегда найдется кто-то, кто пролезет.

– Коля, это тот же, что в музее? Ту девочку? – спросил Савелий.

– Спроси чего полегче. Не знаю.

– А почерк? – настаивал тот. – Обе жертвы задушены в публичном месте, чуть ли не на глазах, и никто ничего не заметил. Он умеет маскироваться и ускользать незамеченным.

– Убийство в музее связано с делом Кротова, скорее всего, – сказал Федор.

– Дело Кротова рассыпается, его закроют, – сказал капитан. – Это было самоубийство.

– Ты уверен?