В пятницу, 12 мая 1797 г., великий совет Венецианской республики собрался в последний раз. Многие его члены уже бежали из города — явилась значительно меньшая часть конституционного кворума в 600 человек, всего 63 человека. Но время для соблюдения формальностей прошло. Дож уже заканчивал свою речь, когда за пределами дворца послышались выстрелы. Все сразу пришли в смятение. В то время это могло означать только одно — народное восстание, которого они так долго опасались. Через несколько минут стало ясно, почему раздаются выстрелы: некоторые из далматинских солдат, которым велели уйти из Венеции по приказу Бонапарта, разрядили мушкеты в воздух в знак прощального салюта городу. Но паника уже началась; слова ободрения уже были бесполезны. Сняв с себя одежды, выделявшие их из общей массы, оставшиеся законодатели Венецианской республики благоразумно выскользнули через боковой вход. Венеция более не существовала.
Лодовико Манин не пытался бежать. В неожиданно наступившей после прекращения собрания мертвой тишине он неспешно собрал бумаги и удалился в свои покои. Здесь он снял corno — головной убор, который был главным символом его должности, — и передал камердинеру. «Возьми его, — сказал он, — больше он мне не понадобится».
Со времени инаугурации первого дожа в 726 г. до отставки последнего в 1797 г. Венецианская республика просуществовала тысячу семьдесят один год — всего на полстолетия меньше, чем Византийская империя.
[287]Долгое время Венеция оставалась признанной владычицей Средиземноморья — она была чудом света в том, что касалось политики, институтов, торговли, искусства, архитектуры. Насколько же приятнее было бы узнать, что у нее оказался не столь бесславный конец — у республики, чей народ, когда над ней нависла угроза гибели, вновь готов был проявить стойкость и готовность к сопротивлению, которые часто давали себя знать при защите венецианских колоний от турок — или, как у их внуков полстолетия спустя, в борьбе против австрийцев. Не следовало требовать и тем более ожидать такого героического сопротивления, которое оказали жители Константинополя в 1453 г. османским завоевателям: могла бы иметь место лишь вспышка старинного венецианского духа, которая создала бы некое подобие того, что Венеция отошла в историю с честью. Но даже этого не произошло. Последней трагедией Венеции стала не ее смерть, а то, как именно она умерла.Таким образом, когда 17 октября 1797 г. был подписан договор в Кампоформио, Австрия получила даже больше, чем ожидала в Леобене; не только континентальные владения Венеции, но и сам город. Однако Наполеон Бонапарт был очень доволен. Он всегда считал — и, вероятно, вполне справедливо, — что мог господствовать в Италии до тех пор, пока она разделена. Уже в декабре 1796 г. он создал Циспаданскую республику
[288]путем слияния герцогств Реджо и Модена и папских владений Болоньи и Феррары. В июне следующего года по воле Наполеона образовалась Лигурийская республика со столицей в Генуе, а в июле — Цизальпинская, с центром в Милане. Что касается Венеции, то сам он ни разу не появился там и не собирался делать этого; в его голове было представление — совершенно ошибочное — о жестоком репрессивном полицейском государстве с тюрьмами, набитыми политическими заключенными. Между тем мир наступил во всей континентальной Европе. Только Англия продолжала воевать. И именно Англия могла подвергнуться теперь вторжению и опустошению. Директория согласилась назначить генерала Бонапарта командующим Английской армией [289], однако, поразмыслив, он отказался от этого плана. Затраты оказались бы слишком большими, да и неоткуда было взять необходимое число людей для такой операции. Наконец, французский флот находился в плачевном состоянии — не чета британскому — и не располагал командирами, способными тягаться с Худом, Роднеем или Сент-Винсентом, не говоря уже о Нельсоне.