Средний возраст

А осенью шестьдесят седьмого года случилось несчастье. После очередной проработки, спускаясь с помоста для критики — им в тот раз служили приставленные друг к другу кузовы грузовиков, — Ши Гань оступился и упал. Ног не переломал, а вот язык прикусил. Он стерпел боль, не проронив ни звука, только плотнее сжал губы, чувствуя, как рот наполняется горячей кровью. Когда обнаружилось, что он напрочь откусил себе кончик языка, было уже поздно. С того дня приятели не виделись. Оттого что речь Ши Ганя стала нечленораздельна, он стеснялся появляться на людях и совсем не разговаривал. Когда язык зажил, Ши Ганя направили в школу трудового перевоспитания для работников энергоуправления. Ему несколько раз предлагали работу, но он под предлогом инвалидности отказывался. В день, когда стало известно о падении «банды четырех», он поехал в город и на радостях выпил, но к вечеру как ни в чем не бывало вернулся в школу и приступил к исполнению своих обязанностей. В школе перевоспитания Ши Ганя прозвали «командующим тремя армиями», и он не возражал. Дело в том, что он отвечал за сотню с лишним кур, несколько десятков уток да небольшое стадо овец. Очевидно, Ши Гань решил до конца своих дней оставаться в деревне и никакой другой работой не заниматься. Вот так-то и обстояли дела вплоть до нынешнего утра, когда Цяо Гуанпу послал за ним машину.

Цяо Гуанпу все без утайки рассказал Ши Ганю, поделился с ним своими планами. Он был уверен, что старый товарищ верно поймет его и поддержит.

— Ну, теперь слово за тобой, — закончил он.

Ши Гань не проронил ни звука, долго сидел задумавшись, затем пристально и холодно взглянул в глаза Цяо Гуанпу. Тому даже стало не по себе от такого взгляда. Ни единой теплой искорки в глазах Ши Ганя, одна только отчужденность и подозрительность. Наконец Ши Гань заговорил. Цяо Гуанпу напряг слух, чтобы разобраться в потоке неразборчивых звуков.

— Одного не пойму: зачем тебе такая обуза, как я? Нет, не пойду, и не уговаривай.

Однако, если Цяо Гуанпу что задумает, не так-то просто сбить его с намеченного курса. И потому он горячо принялся убеждать товарища:

— Послушай, старина, ну сколько можно отсиживаться в глуши, вдали от настоящих дел? Ты до того запуган, что, как говорят люди, совсем уподобился Ян Улану, который, убоявшись смерти, удалился в горы и стал монахом.

У Ши Ганя под скулами заходили желваки, но возражать он не стал, лишь слегка пригнул голову. Это только распалило Цяо Гуанпу, он вскочил с дивана и с горячностью набросился на собеседника:

— Нет, нет, нет! Ты совсем не такой! Уж я-то тебя знаю.

— Но ведь у меня только половина яззз… языка. Уж лучше б я его откусил себе полностью.

— А я тебе говорю, что у тебя два языка. С помощью одного ты будешь подсказывать и советовать мне в трудные минуты. Никто не сможет это сделать лучше, чем ты. А с помощью другого — убеждать людей и вдохновлять их на созидательный труд. Ты лучший партийный секретарь, который мне когда-либо встречался. И если я пойду на завод, так только с тобой!

— Э-эх! — Горькая усмешка скривила губы Ши Ганя. — Никудышный я человек, не будет тебе от меня никакой пользы, одни только огорчения.

— Не раскисай, друг! Разве самое главное в человеке его язык? А ум, а опыт, а сила духа? Да мы ж с тобой понимаем друг друга с полуслова. Для меня так важно знать, что ты где-то поблизости, сможешь и посоветовать, и помочь, и одернуть, если нужно будет.

Однако Ши Гань снова отрицательно мотнул головой.

— Может, когда-то я и знал что, да только выдохлись мои знания, улетучились. И не только знания. Я весь вроде бы как и не живой вовсе…

— Чепуха! — Цяо Гуанпу пришел в сильное возбуждение. — Да ты взгляни на себя со стороны — в тебе же сил и энергии хоть отбавляй. Подумаешь, не стало кончика языка! Это еще не основание в инвалиды записываться. Кровь-то в тебе горячая, я вижу.

— Ошибаешься, друг… Душа у меня отмерла…

— Что-о?! — Цяо Гуанпу схватил Ши Ганя за грудки и приподнял с дивана. — Взгляни-ка мне в глаза. Уж не потерял ли ты вместе с кончиком языка и партийность? Куда подевалась твоя принципиальность? Где жизнелюбие, честность?

И в эту минуту, заглянув в глубину глаз своего друга, Ши Гань словно бы увидел в них собственное отражение — такое ничтожное, маленькое и трусливое, что все в нем сжалось от страха за себя. Он не хотел даже самому себе признаться в этом страхе.

Цяо Гуанпу, вдруг обмякнув, отпустил Ши Ганя и немного насмешливо обронил:

— Право, смешно. Я не о тебе, а вообще… Сейчас, как никогда, нужны люди, которые повели бы массы за собой. Главная цель «четырех модернизаций» определена, путь расчищен. А в какую позу встали ответственные работники? В большинстве своем прикидываются, будто ничего не видят и не слышат, и каждый норовит увильнуть от порученного дела. Да есть ли в них чувство партийного долга? Я всего лишь боец. Мне приказали — я иду выполнять. Так должно быть у всех, а на меня иные смотрят как на какого-то выскочку. Наверное, считают меня дураком.