Stabat Mater

Я, когда вошла сюда, испугалась. Но испугалась не того, что как будто попала в другой мир или, может, куда-нибудь в будущее, а испугалась сама себя – что на меня сейчас накинется зависть и закипит во мне злость: ну почему кто-то может жить вот так, а я, несчастная, живу так, как живу?.. При том что тут сразу и не поймешь, чему завидовать. Нет здесь ничего кичливого, украшательского, вообще ничего лишнего, и все тут так просто и даже пусто. Но при этом в каждой вещи чувствуется какое-то спокойное, убийственное превосходство. А уж каких это денег стоит – представить трудно. Я, наверно, за всю свою жизнь не заработала даже на одну эту пятиметровую столешницу из молочного камня, переходящую в раковину, а потом – в электроплиту, вживленную каким-то чудом прямо в каменную толщу. И никогда не будет у меня дома с такими громадными окнами до пола, и за ними сразу – трава, кусты, сойки, синицы…

Сегодня, проснувшись до рассвета, бродила по этому дому, постепенно проявлявшемуся в утреннем свете, и мне хотелось цокать языком и приговаривать: «Машалла, машалла![30]» – как делала бабушка, когда приехала в Казань из родного убогого Елтана… А потом, когда я наудивлялась, опять противной изжогой вернулись завистливые мысли, что это все-таки не галерея искусств, а чья-то собственность, и даже не чья-то, а Марии – обычной, в общем-то, женщины… Но сегодня эти мысли как-то быстренько проскочили сквозь зависть и стали примерно такими: вот есть люди, которые могут строить для себя такие дома. И очень хорошо. И дай им Бог всего хорошего, машалла!.. А бабушкину семью когда-то раскулачили и истребили только за то, что в их доме был деревянный пол, а у всех других – земляной. И ничего хорошего людям не дала эта злая зависть, потому что скоро их всех так же выгнали из домов и истребили… А теперь вот и Мария – неизвестно где. И вернется ли еще когда-нибудь в свой дом? Или его так же отнимут и осквернят какой-нибудь пошлой переделкой, а саму Марию истребят – только за то, что она не захотела жить по чужим злым и убогим правилам…

– Дина Маратовна, хотите кофе? Давайте я вам тоже сделаю…

По кухне разливается кофейно-ванильный аромат, а меня опять душат слезы. Стою к Меликянцу спиной, чтобы он не видел… Он ставит передо мной чашку кофе и молча уходит… Не притронувшись к кофе, иду к себе… Надо же – к себе… Мне тут выделили отдельную комнату – не знаю, чьей она раньше была, но, похоже, ничьей, – и показали, где гардеробная, и разрешили брать вещи Марии, потому что я приехала сюда в чем была. Но я не стала брать никакие вещи, кроме халата, а свою одежду постирала, и за ночь она высохла…

А когда я вернулась сегодня от Риты и Лёньки, увидела, что в этой «моей» комнате кто-то убирался, хотя там и так было чисто. И к тому же кто-то перестелил постель, на которой я спала всего одну ночь, и я даже не знаю, кого попросить, чтоб так больше не делали…

Ох, как же тяжко мне было сегодня видеть Лёньку!.. Прямо перед тем, как отправиться к нему, я узнала, что Вани не стало. И что это Лёнькина бомба была… Я вообще не представляла – как буду смотреть на этого идиота, и что скажу ему, и понимает ли он вообще, что натворил!.. Но когда я вошла в их квартиру, Лёнька дергался на полу в коридоре – всегда он рвется неизвестно куда во время приступов, будто хочет убежать от боли. А его держали мать, и Рита, и Лёнькины братья-двойняшки, которым лет по десять. И мы его кое-как обратно в комнату затащили, и пока я капельницу ему ставила, вспомнила все нехорошие слова – русские и татарские, и даже матерные. Но про себя, конечно… А Ритка ревела и ревела не переставая… Вот же гад такой! Просто зла на него не хватает. Так и знала, что он какой-нибудь страшной беды наделает!..

Прибежала Полина, Алешина няня, сказала, что Алеша зовет меня. Я было направилась в его комнату, но оказалось, он ждет меня возле пруда. Иду туда по пологим ступеням. Вижу Алешу, сидящего в шезлонге, закутанного в плед, как старичок, с толстой вязаной шапкой на голове, при том что пригревает сегодня почти по-летнему. Вода в пруду тихая, совсем без ряби, чисто отражает подернутый зеленым дымком березняк… Хотя я знаю, что дом Марии стоит посреди большого поселка, здесь, у пруда, кажется, что на километры вокруг нет ни жилья, ни людей… На кромке берега прямо перед Алешей – толстый скособоченный пень.

– Дина Маратовна, скажите им… Я хочу сам ходить. Я уже могу. А они меня сюда на руках принесли…

Замечаю, что голос у Алеши изменился – стал как-то строже и увереннее… Ну да, он ведь у себя дома, к тому же окружен людьми, которые на руках его носят.

– Дина Маратовна, можете мне помочь, пожалуйста?..

– А что ты хочешь?

– Помогите мне сесть на этот пень.

– Ладно, давай…

Снимаю с Алеши плед. Господи, на нем еще и куртка теплая! Алеша закидывает руку мне за шею и встает из шезлонга. Помогаю ему сделать три шага и присесть на пень.

– Тут был мой изумрудный дом, – говорит Алеша. – Только его молния сломала.

– И что же это был за дом? – не понимаю я.