Stabat Mater

– Ива. Очень большая. И внутри – такое место, как шалаш. Он не протекал, даже когда дождь, – столько тут было листьев. Но когда не было никакого дождя, с листьев стекали капли, потому что это была плакучая ива, так она называлась…

– Жалко… Значит, нужно посадить здесь другую иву. Она вырастет, и будет новый изумрудный дом, – говорю я и сразу понимаю, что ляпнула не то. Какой там новый дом под другой ивой! Как Алеша успеет увидеть его? Ох, сколько раз я напоминала себе: говорить с этими детьми о будущем – только дразнить их…

Алеша смотрит с радостной надеждой:

– А ивы быстро растут?

– Быстро, – уклончиво говорю я.

– Дина Маратовна… Ангел опять стал разговаривать со мной…

Ох уж этот мне ангел! С одной стороны, эти фантазии вроде как утешают Алешу, а с другой – так ли они безобидны?.. Да еще отец Глеб слишком уж поддерживал все эти ангельские сказки…

– Я хотел спросить ангела про маму. Но побоялся, что он скажет что-то плохое… Как вы думаете, мама в тюрьме?

– В тюрьме?.. – Я не знаю, что ответить.

– Мама сама сказала, что ее могут арестовать и даже посадить в тюрьму. Сказала, есть нечестные люди, которые не хотят признавать, что они нечестные. И если кто-то говорит, что они нечестные, они очень злятся. А мама им про это сказала…

Встречаюсь с Алешей глазами. Он смотрит с тревогой и в то же время – с каким-то взрослым терпением.

– Раньше мне было плохо потому, что я не понимал – как же так, отчего мама не приезжает? Теперь я понимаю, что она вправду не может приехать. Но мне все равно плохо – потому что я боюсь за нее.

– Не надо бояться, – говорю я. – Есть много хороших людей, которые хотят ей помочь. Все будет хорошо. Надеюсь, Овсеп Акопович скоро выяснит, где она, и, может быть, мы даже сможем ей позвонить…

Лицо Алеши светлеет.

– Да, – говорит он. – Мы позвоним ей и скажем, что я выздоравливаю. Вот она обрадуется! Честное слово – теперь мне уже не так больно, как раньше. Когда в церкви у меня начался приступ, сначала было больно, почти как всегда. Но я мог дышать! И вот я стал дышать, дышать, и уснул, и проснулся уже здесь…

От дома бело-рыжим клубком скатывается Бублик, оглашает поляну визгливым лаем, и вдруг отчаянно бросается в пруд, и там бестолково молотит лапами, ошалело таращит глаза. Скорей всего, он оказался в воде первый раз в жизни.

– Бублик, ко мне! – кричит Алеша.

Он пытается встать с ивового пня и сам едва не валится в пруд, в последний момент успеваю схватить его за куртку.

Прибегает Полина и, присев у кромки воды, тоже начинает кричать:

– Бублик, Бублик, сюда!..

Наконец пес выкарабкивается на берег и сразу отряхивается, обдавая нас веером брызг.

– Ах ты!.. Вот еще бесенок на нашу голову! – причитает Полина и за ошейник тащит Бублика к дому.

Глядя, как Бублик едет по траве всеми лапами, Алеша рассеянно улыбается. Потом поворачивается ко мне:

– Дина Маратовна, в больнице осталась моя тетрадь с рисунками. Пожалуйста, привезите ее.

– Ладно… Только я, наверно, еще не скоро туда поеду.

– А вы пошлите водителя, – просто говорит Алеша.

Доставили пакет с Ваниными вещами. Самого Ваню из эмвэдэшной клиники перевезли в морг обычной больницы. В понедельник будут хоронить… Будем…

Пакет с вещами отдали почему-то мне. Сижу в своей комнате, держу на коленях этот тощий полиэтиленовый мешок и не решаюсь открыть… Хотя кто он мне был, этот Ваня? Да никто, в общем. И все равно… Вспоминаю, как он приперся к Нике, когда она болела, – с нелепой метровой лилией, мешком мандаринов и клоунским носом… Так порадовать хотел… А за пару ночей до штурма мы с ним столкнулись в уборной. Было четыре утра или даже еще раньше. Зашла, а он шваброй шурует. Смутился. «Доброе утро, Дина Маратовна». Подхватил ведро, хотел уйти. Я ему: «Ваня, оставь, я домою». А он: «Нет, что вы, я сам потом…» А ведь если разобраться, был он в хосписе вообще никто, посторонний человек. И чего ему взбрело там остаться вместе со всеми? Из-за Ники, наверно… Хотя и детей тоже жалел. Яиц накупил шоколадных… Так и не успели их раздать…

Наконец решаюсь открыть пакет, сдвинув пластмассовую застежку. Внутренне готовлюсь к тому, что вытащу рубашку в засохшей крови… Тот помощник Овсепа Акоповича, который привез пакет, видел медзаключение. Там написано, что бомба разорвалась у самого Ваниного горла… Но рубашки среди вещей нет. Штаны, ботинки, ремень… Часы. Обращаю внимание, что ремешок часов застегнут, но разрезан, словно бритвой. Наверно – осколком… Достаю из пакета телефон и истрепанную записную книжицу. Надо будет оживить телефон, посмотреть контакты. Может быть, там есть Ванины родные. Тогда – позвонить, сообщить… На всякий случай включаю телефон, и, к моему удивлению, он оживает… Ага, значит, это следователи его зарядили – смотрели, что там есть.